Егор лежал поверх своих мёртвых родителей, разделённый с ними несколькими метрами земли. Лежал и плакал в вонючую футболку, один на всей улице. И пока белая ткань впитывала жгучие слёзы юноши, в его квартире на прикроватной тумбочке без умолку звонил телефон, на экране которого крупными белыми буквами было выведено «ВИКА
***
Утро Джонни началось прекрасно, и сияющее в ясном небе солнце лишь подтверждало этот жизнерадостный факт. Проснулся он с улыбкой, вспоминая безудержные крики той молоденькой учительницы начальных классов. Ух, и как она визжала! Такую радость Джонни не испытывал давно и в знак благодарности убил преподшу быстро и безболезненно, разорвав её голову выстрелом своего «магнума». Её пухленькие губы и пышные формы тела безумно возбуждали его, но в настоящий экстаз он приходил только тогда, когда её сопли, слёзы и кровь смешивались воедино на рыдающем лице, а сама она умоляла его о пощаде и кричала, кричала, кричала! Кричала так, что оргазм его добрался до вершины Эвереста и преодолевал космос! И космос этот был настолько бездонным, что смог приглушить звук выстрела и хлюпанье расплескавшихся частей головы.
Каждое утро Джонни пробегал в парке пару километров в среднем, даже слегка медленном темпе, после чего возвращался в свою берлогу и, принимая душ, мастурбировал. Конечно, со временем возраст начал давать о себе знать, и теперь не всегда утренние процедуры соблюдались полностью. На улице он не заметил абсолютно никого и, списав всё на ранний час (как-никак, шесть утра), продолжил бегать по опустевшим улицам и безлюдному парку. На одном из встретившихся ему плакатов был изображён огромный светлячок, грозивший людям расправой над ними. Джонни, долго не думая, спустил штаны и направил струю своего гидранта на рисунок. Он смеялся и смеялся свободно, потому что уже понял, что многие твари на этой планете, именуемые людьми, теперь больше никогда не выйдут из своих жалких норок. Зная, что стоит абсолютно один на ближайшую пару улиц, он что есть мочи заорал и, когда напор в его шланге начал спадать, залился искренним смехом, рвущимся из самых глубин сердца.
По дороге домой он встретил только старую кошку и, облизнув сухие губы, с силой пнул её, с огромным удовольствием посмотрев на то, как шерстяное тельце взлетело из-под носка кроссовка и врезалось в кирпичную стену, после чего тихо замяукало.
Джонни Райз, улыбаясь, прогуливался по городу и возвращался домой. День начинался как нельзя отлично!
***
Её глаза блестели от готовых сорваться слёз, а губы неконтролируемо дрожали. Она не понимала, что происходит, и лишь молилась Богу, прижимая телефон к уху и надеясь, что Егор всё-таки возьмёт трубку. Он не мог быть среди них, нет, не мог.
Он не мог быть среди исчезнувших.
Вика отказывалась в это верить и ещё сильнее начала сжимать телефон. Она чувствовала хлещущую её мозг панику. Никто не отвечает.
Никто…
Ни мама, ни папа, ни бабушка. У всех лишь сплошные гудки, и теперь они раздавались и у Егора тоже. Если он не ответит, то она точно сойдёт с ума и забьётся в истерике.
И сейчас некому было её успокоить.
Господи, ну что ж он не отвечает?! Почему вдруг все исчезли сегодняшним утром?! Почему вдруг мир объявил ей бойкот, не оставив ни одного живого человека?! ПОЧЕМУ?!
Её мама поехала прошлым вечером в больницу к отцу – навестить его и просто провести время вместе. Вику же она оставила дома, наказав готовиться к совсем скорым экзаменам. Ближе к ночи она позвонила своей дочери и сказала, что не вернётся домой и заночует в больнице рядышком с папой. С ней всё в порядке и всё хорошо, просто она хочет побыть с покалеченным мужем. Вика спорить не стала, так как слишком хорошо знала свою мать: спорить с ней бесполезно и себе дороже. Поэтому она ответила, что пусть остаётся в больнице, раз того хочет – она сама сможет приготовить себе завтрак и разгрузить стиральную машинку, развесив и после погладив бельё.
Но чем дольше утренняя тишина оставалась безмолвной, тем сильнее росла тревога в её груди. Она смотрела телевизор и ела йогурт, когда решила взять телефон и позвонить маме, спросив, всё ли у неё хорошо. Но после сотни монотонных гудков в вызовах мамы и папы Вика по-настоящему занервничала. В сознании яркой вспышкой загорелась окутанная огнём машина, смятая, вогнанная в другую, распластавшаяся горой мусора на месте аварии. Что-то с ними явно случилось, и явно что-то ужасное. Настолько ужасное, что способно омрачить и полностью перевернуть её жизнь, обратив лицом к тёмной стороне.
Сердце отдавалось бешеным ритмом во всём дрожащем теле, и Вика чувствовала – чувствовала уже на физическом уровне, – как тяжёлые пальцы страха и паники начали сжимать напряжённое горло. Лишь бы Егор ответил, лишь бы он ответил, и она услышат его голос – такой мягкий и успокаивающий, и простит его, простит за всё, лишь бы он успокоил её и остался жив, не исчез и не бросил её. О, Егор, ответь, пожалуйста! Скажи хоть слово в этот грёбаный телефон и успокой меня, прошу, прошу, прошу! Окажись живым и не покидай меня! Прости! Прости за всё! Я люблю тебя и люблю больше всего в жизни, только, пожалуйста, ответь. ОТВЕТЬ МНЕ! Не покидай меня, не покидай меня. Не покидай…
Но гудки оставались равнодушными к её молитвам и продолжали монотонно стучать в голове. Вика никогда в жизни не грызла ногти, но сейчас ей это казалось жизненно необходимым, и она сама не заметила, как поднесла руку ко рту и вцепилась зубами в недавно накрашенные ногти. Ну же, ответь, чёрт возьми! Ты не можешь быть там, среди исчезнувших! НЕ МОЖЕШЬ!
Она смотрела на пустынную улицу из открытого окна своей комнаты, и тёплый ветер играл с её яркими рыжими волосами. Весь мир внезапно потух и окунулся в мёртвую тишину. Только хладнокровные гудки эхом разносились по её мечущемуся сознанию. Только боль от прижатого к уху телефона пыталась пробиться сквозь потухшие органы чувств, и казалось, даже сердце остановилось, ожидая услышать такой родной, до мурашек приятный голос её мужчины.
Но мозг пронзил холодный голос робота-телефонистки, извещавший о том, что абонент занят. ЗАНЯТ! ЗАНЯТ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ! ОН, МОЖЕТ БЫТЬ, УМЕР, А НИ ХРЕНА НЕ ЗАНЯТ!
Телефон с грохотом влетел в шкаф, и Вика тихо сползла по стене. Она спрятала голову в коленях и, обхватив их руками, зарыдала. Сдерживаемые до этого эмоции хлынули потоком жгучих слёз и громких стонов, пробивающихся сквозь набирающие силу всхлипы. И пока весь мир – всё, что окружало её вокруг – не издавал ни звука, Вика без остановки шептала:
– Где все? Где все? Где все? Где…
***
В субботнее утро 23 мая Петербург проснулся совершенно иным, и впервые за всю историю города его улицы были столь пусты. Палящее жаром солнце нависло в ясном небе над крышами уже не жилых домов. Ветер подхватывал разбросанные человеком фантики и играл с ними на безлюдных дорогах и переходах, иногда хулигански подкидывая мусор в открытые настежь окна. Над Финским заливом в дружном потоке кружили чайки, и, кажется, дела у них шли просто отлично, потому что они ещё не встретили ни одного рыбака, что всегда отбирали у них вкусную рыбу. На некоторых трассах ещё продолжали дымиться столкнувшиеся машины, ведь хозяева их покинули мир ровно в тот момент, когда сами они были за рулём своих любимых автомобилей. Все они навечно застыли либо на дорогах, либо во дворах или вообще слетели в кювет. Теперь ни в одной из них никогда не провернётся ключ зажигания, после чего раздастся ласкающий уши рёв двигателя. Они стали бесполезной грудой металлолома, смотревшей на уходящий мир с того места, где в последний раз их оставили хозяева.
