– Скажи. Не молчи! Где Катя? Где она?
Влада бережно коснулась локтя Жени, потом положила ладонь на его плечо. Слегка сжала. Разжала. Отвела взгляд.
– Ну думала, что будет так тяжело. Чёрт… – Она быстро посмотрела на Артёма Валерьевича и вновь повернулась. – Я… я ничего не буду говорить, просто отведу тебя к ней. Ты… ну, сам всё увидишь. Артём Валерьевич хочет, чтобы ты потом рассказал ему, что произошло, и думаю…
– Отведи меня.
Влада замолчала, продолжая тяжело дышать. Через какое-то время она кивнула, взялась за ручку двери, уже собралась опустить её, но остановилась.
– Тебе нужна помощь? То есть, я могу взять половину твоего веса на себя, как ты мне помогал, помнишь?
– Я справлюсь. Веди меня к Кате.
Влада с неохотой открыла дверь, и холодный свет коридора тут же лёг ей на лицо. Женя ступил на белые плиты.
Белые плиты злобно зашипели.
Вдвоём они двинулись вдоль коридора, каждый смотря себе под ноги, не осмеливаясь посмотреть друг другу в глаза. Женя заметил, как Влада, пытаясь сделать это незаметно, вытерла сорвавшуюся слезинку. Её губы были плотно сжаты – в противном случае они бы задрожали.
Так же как Катины губы. Её губы – единственные, неповторимые, таких в мире больше не найти, ни у кого не будет разреза меж губ прекраснее, чем у Кати, эти поднимающиеся вверх уголки, медленные движения, медленные, невероятно плавные, мокрые…
А теперь вспомни её лицо.
И в голове всплыло лицо урода. Женя тут же попытался отогнать этот образ, но он лишь сильнее вспыхнул, подчеркнув все детали. Разбитые в кровь губы, в которых не было ничего красивого, только ужасная слизистая, двигавшаяся, когда Катя что-нибудь говорила. Ободранная кожа на лбу, над глазом, рассечённая бровь, обезумевшие глаза, синяки от чужих пальцев на шее, подсвеченные молнией серые радужки, уродство, уродство, уродство. Красота утонула в крови, стекавшей по обезображенному, искалеченному лицу.
– Пойдём быстрее. – Женя обратился к Владе, только сейчас обратив внимание на своё тяжёлое дыхание. – Давай ускоримся.
Влада зашагала быстрее, то и дело оглядываясь, проверяя, поспевают ли за ней стучащие костыли. Она могла вслушиваться в тяжёлое дыхание за спиной, но предпочла довериться глазам больше, чем ушам. Пусть их и пощипывало, а мир терял контуры в подступающих слезах.
– Ты только не пугайся, ладно? – Их взгляды вновь встретились, на этот раз подольше. – Катя… ну, тебе может не понравится, как это всё выглядит. Если хочешь, можем остановиться, я тебе просто расскажу, что происходит, и пойдём обратно. Тебе не обязательно видеть её, Жень.
– Я хочу её видеть. И я её увижу.
В ответ он ничего не услышал. До него доносился лишь слабый шёпот из-за закрытых дверей, которые, конечно же, никто не открывал, когда он сам бежало по коридору, еле касаясь костылями пола. Женя ощущал прокрадывающийся в щелях ветерок, ощущал его покрытой мурашками кожей, чувствовал, как что-то мерзкое обволакивает его кости и пытается закрасться в голову. Не губы, а кровавые мешки… Не лицо, а маска чудовища… Не мужчина, а самая большая ошибка.
Моя самая большая ошибка.
– Пришли. – Влада остановилась около белой двери, ничем не отличающейся от всех остальных. Выше уровня глаз на ней когда-то висела табличка, но теперь здесь был лишь более светлый прямоугольник.
И почему-то от сорванной таблички Жене стало ещё страшнее.
Влада опустила ручку вниз, открыла дверь, и та медленно отвелась в сторону, будто не желала впускать внутрь гостей. Раздался короткий писк. Небольшая пауза. Писк повторился, за ним ещё один, а потом и ещё один. Женя сразу же узнал этот звук: в фильмах его часто любили использовать.
Вот только обычно после него шёл долгий, нескончаемый писк.
Влада вошла в небольшую комнатку, отойдя в сторону, позволяя зайти Жене. Но он остался стоять на пороге. Ему всё было видно ещё оттуда. Кисти перестали сжимать костыли, пальцы расслабились, а руки свободно повисли в воздухе, так что Женя мог упасть в любой момент, стоило ему лишь наклониться влево или вправо.
Но он замер как камень. Челюсть отвисла, губы дрогнули, а воздух сжал лёгкие, когда сердце пропустило удар.
В четырёх стенах, на одноместной кровати, занимавшей почти половину комнаты, на спине лежала Катя. Её светло-золотистые волосы, которые щекотали Жене кожу во время секса, ластились по плечам и светло-зелёной пижаме в голубой горошек. С лица смыли кровь, но нанесённые Кате шрамы… Господи, они превратили её лицо в жертву хирурга-маньяка. Но не это было самым ужасным, и даже не громадные аппараты, стоящие рядом с кроватью подобно посланникам смерти. Не тянущиеся по телу узкие и широкие трубки приводили в ужас: некоторые из них уходили под кожу на руках, одни, сплетаясь, уходили в ноздри. Всё это Женя заметил в первые секунды.
Страх завладел им, когда он заметил солнечные лучи. Яркий свет ложился Кате на лицо, но ни одна мышца не приходила в движение. Словно на кровати лежал покойник.
– Она в коме, – робко сказала Влада. – Серьёзные повреждения мозга, там… ну, в общем, даже если она выживет, то… сам понимаешь. Она уже не будет прежней.
Женя с трудом втягивал воздух и смотрел на полуживой труп, утыканный трубками.
Как они там говорили? Надежда – это огонь, согревающий нас?
В конце погаснет и самый яркий огонь.
Останется лишь пепел.
7 сентября 2020 г. – 30 марта 2021 г.
Благодарности
А теперь, дорогой читатель, позволь мне с тобой пооткровенничать. Только что ты прошёл немалый путь в вымышленном мире, и я хочу выразить благодарность тем, кто напрямую или косвенно помог мне в том, чтобы дать тебе, дорогой читатель, возможность окунуться во вселенную «Слишком живых звёзд».
В первую очередь я благодарю детскую больницу им. К. А. Раухфуса, а именно – ЛОР-отделение, в которое я и попал после перелома носа. К сожалению, я не запомнил и в дальнейшем не смог найти фамилии людей, что заботились обо мне те полторы недели, которые я провёл в стенах больницы. Но я запомнил имя хирурга, «починившего» мой нос – Роман. Я до сих пор помню его добрые смеющиеся глаза, что сияли над маской, и его смех после моей шутки, когда анестезиолог готовил меня к наркозу. Я чувствовал профессионализм в этих людях и был спокоен: доктора словно излучали уверенность, довериться им было совсем не страшно, а медсёстры… медсёстры, скорее, лечили душу своей красотой и заботой, хотя и не забывали про больные уколы (каждый вечер мио ягодицы истошно выли).
Наверное, я ещё долго не забуду одну медсестру, которой пришлось терпеть мой «отходняк» от наркоза. Когда мир начал вгрызаться в мой мозг яркими лампами, их заслонили очень большие красивые глаза (вроде голубые). Я сказал той медсестре, что она безумно красива, и услышал смущённый смех – это я тоже хорошо помню. В течение какого-то времени – пока я не стал соображать, что говорю – я задавал только два вопроса: «Где Катя?» и «С Катей всё хорошо?» А медсестра с большими красивыми глазами была рядом и успокаивала мен словно мама, сидящая рядом с заболевшим сыном.
