– Бери поднос и иди на раздачу, – чужая ладонь вновь легла на спину и подтолкнула вперёд. – Тебе всё объяснят позже.
Женя хотел обернуться, спросить, какой поднос брать и зачем ему вообще брать поднос, но заметил, что уже двигается в очереди, которая растянулась, судя по всему, на километры. Он понял, что находится в потоке людей, когда один мужчина пихнул его, сказав быстрее шевелить своей задницей. Женя поплёлся к стойке с подносами, взял самый маленький (есть совсем не хотелось) и положил на импровизированную дорожку для подносов, сделанную из тонких металлических труб. Он ни о чём не думал, лишь медленно продвигался вперёд, тупо уставившись перед собой. Взял небольшую салатницу, наполненную кусочками разрезанных помидоров и огурцов. Женя сосчитал их: три кусочка помидоров, семь – огурцов. Значит, огурцов явно больше.
Интересный факт.
Далее он взял гречневую кашу, слегка разбавленную молоком, чуть треснувшее куриное яйцо, кружку чая, три ломтика батона, пачку масла, которое ему любезно протянула повариха, несколько сушек, посыпанных маком, и два кругляшка сырокопчёной колбасы. Когда вся трапеза (судя по еде, это был завтрак) оказалась на подносе, Женя взял его и, с всё ещё затуманенной головой, медленно зашагал в сторону пустого стола, который располагался самом-самом конце зала. Идти до него, наверное, целую вечность, но и пусть. Лишние люди сейчас ни к чему.
Женя дошёл до стола и уже через несколько секунд сидел за ним – один, хотя свободными оставались ещё три стула. Любой мог сейчас запросто присоединиться к нему, но пока этого не произошло (а подседший захочет поговорить, это точно), следовало разобраться в своих мыслях. Или хотя бы попытаться найти одну из них.
Женя услышал, как заурчал живот, и открыл пачку масла, начав размазывать его по батону. Голова никак не хотела проясняться, будто его и вправду чем-то накачали. Примерно такие же ощущения были, когда он попал в больницу и несколько дней в его сознании слились в один сплошной день. Вроде как он всё понимал, но чувствовал себя наблюдателем, отделённым от собственного тела. Руки двигались сами по себе, весь мир казался рисунком какого-то неумелого художника.
– Под чем я нахожусь? – Звук собственного голоса немного отрезвил Женю, но доносился он словно издалека, приглушённый несколькими дверями. – Чем, блять, меня накачали? Что за…
Перед глазами вспыхнуло лицо матери. В памяти всплыли её глубокие, уродливые морщины, которые соединялись в одну общую паутину. Тонкие, искривлённые злостью губы. Глаза, полные ненависти и гнева… Это было лицо дьявола, и даже самая тёплая улыбка не смогла бы исправить его – улыбка бы просто не выжила в окружении этих жутких морщин.
Женя закрыл глаза, и как только его веки опустились, сквозь сознание стали пробиваться обрывки последней ночи. Он вспомнил, как тихо плакал, свернувшись калачиком в углу кровати, но никак не мог вспомнить из-за чего. Почему-то его губы покрылись инеем (может это был сон?), и, вроде как, Женя даже снял его языком, ощутив во рту холодную влагу. До этого было что-то ещё, что-то…неприятное. Да, что-то пугающее и видимо настолько, что память решила зарыть это как можно глубже, чтобы больше никогда не вытаскивать наружу. Что ж, может, оно и к лучшему. Кошмары – не та вещь, которую хочется долго хранить в памяти.
Женя посмотрел на сделанный им бутерброд (хлеб и мало, по лучшему рецепту нашего гениального шеф-повара) и почувствовал отвращение, какое никогда в жизни не испытывал к еде. Он взял кружку чая и сделал один глоток. Взяв её двумя руками и поставив локти на стол, он принялся оглядывать то место, куда попал. С крайнего стола отлично просматривался весь зал.
Меж длинных рядов стволов всё ещё ходили: некоторые – с полными подносами, некоторые – с уже пустыми. Это однозначно была столовая, причём такая большая, какую Женя не видел ни в одном фильме. Ему почему-то не было страшно, в душу не закралась тревога, хоть он и оказался в незнакомом месте. Всё внутри заполняло спокойствие, вызванное непонятно чем – то ли теми веществами, что сейчас бурлили в его крови, то ли самим организмом. Как бы то ни было, Женя чувствовал себя хорошо (не считая, конечно, затуманенной головы). Он на славу поспал, а теперь сидит перед подносом, наполненным едой. Что может быть лучше?
– НЕТ! – Он опустил кружку на стол и тут же почувствовал, как на правую кисть пролился чай. – Это говорю не я. Проваливай с моей головы. Проваливай на хрен с моей головы!
Его крик утонул в общем гомоне. Женя вскочил из-за стола и начал идти к коридору, из которого вышел, но потом сразу же остановился, опершись о стул. Перед глазами маячили чёрные точки, будто пожирающие мир по кусочкам. В голове раздавалось мерное гудение, и когда память пыталась вытащить что-то наружу, она всё время ударялось об это гудение. Что-то… что-то важное находилось на дне – там, куда сейчас невозможно было заглянуть. Женя чувствовал, что упускает нечто очень важное, но как бы он ни старался поймать эту мысль за хвост, в итоге ловил лишь пустоту. Состояние, честно говоря, дерьмовое. Мир вокруг существует, но тебя в нём нет. Ты проекция, голограмма, ничего больше. И с этим можно было бы смириться, если бы на глубине не сияло что-то важное. Сияло серым, притягательным светом.
Женя сжал кулаки, вогнал ногти в кожу. Не помогло. Снова направился по коридору, ощущая себя словно во сне. Мимо пробежала молодая девушка, чьи светлые волосы промелькнули перед глазами за долю секунды. Она случайно споткнулась, поднос заскользил по её рукам, и девушка наверняка бы грохнулась лицом вниз, если б рядом проходящий мужчина не успел схватить её за талию.
Прямо Питер и Мэри, подумал Женя. Всё как в первом фильма Сэма Рейми, не хватает только паутины и Флеша Томпсона.
Эта мысль заставила его улыбнуться, и от улыбки стало немного легче. Усталость накатывала на тело мощными волнами, веки тяжелели, и с каждым шагом поднять их становилось всё труднее. Женя поплёлся меж рядов, сбившись с пути, задевая локтями чужие головы и плечи. Он находился на грани между сном и реальностью, а потому не замечал летящие в его сторону оскорбления. Не заметил он, как пролил чужой чай, как чуть не уронил чужие подносы и как запинался об чужие стулья. Он лишь шёл вперёд, чувствуя внутри серое сияние.
Он шагал по коридору больницы, двери в котором были чуть приоткрыты, и из каждой выглядывали проснувшиеся мертвецы, что желали забрать Женю с собой. Он шагал по забитой машинами дороге, проходя мимо магазина, в котором кто-то уронил пластиковую бутылку с водой. Он прошёл мимо залитой закатом аптеки, где серый лёд полностью растаял. Над головой пронеслось покрытое светлячками небо, уши заполнило его собственное пение. «We Shall Overcome». Мы всё преодолеем. Да, он тогда пел ей эту песню, незадолго до танца и их первого, пусть и не очень удачного поцелуя. Катя… вот, что таилось на глубине памяти и никак не желало всплывать наружу.
Женя вспомнил, как совсем недавно – и одновременно очень давно – зажимал Кате рот, прижимая к машине на одной из пустых улиц. Этот момент чётко отпечатался в его сознании. Он до сих пор помнил, как ярко блестели её слёзы, падающие на его ладонь. Помнил, как больно сжималась грудь при каждом взгляде в эти прекрасные серые глаза. Катя… её следует найти. Сейчас же. Он не выживет без неё.
