Это и было тайное оружие генерала Гуда. Создание такой махины, должно быть, поглотило половину богатств Африки и Европы, вместе взятых. Никогда прежде не было на земле такого огромного подвижного предмета (да и неподвижного подобных размеров тоже!). Владея Левиафаном, Черный Аттила непобедим, в этом я был убежден. Ничего удивительного, что он был готов пожертвовать остатками своей завоевательской армии, чтобы только спасти этого монстра.
«Тайное оружие» действительно являло собой символ последней битвы на земле, Армагеддона. Выброшенный на берег Левиафан, чудовище, способное уничтожить все, что только ни повстречается на его пути, закованный в сталь гигантский дракон, с ревом предающий смерти все, что только оказывает ему сопротивление. Его мерцающая серо-голубая броня носила на четырех сторонах каждой огневой палубы красный круг с черным, поднятым на задние лапы львом Ашанти, символом могучей, мстительной Африки – Африки, которая вспомнила о миллионах черных рабов, которых втискивали в вонючие корабельные трюмы, чтобы они воплощали на этой земле мечты белых, – Африки, дождавшейся своего часа, чтобы натравить кошмарную тварь на потомков тех, кто мучил, оскорблял ее народы, держал их в страхе, столетиями эксплуатировал и убивал.
И если такова справедливость, то она действительно была ужасной!
Когда я смотрел, как Земной Левиафан топчет сталь и бетон с той же легкостью, с какой мы мнем ногами траву, я думал не только о судьбе, ожидающей Америку, но и о том, что станется с остальным миром, и в особенности с Бантустаном, если Гуд осуществит здесь все свои планы.
Создав такое чудовище, он, как мне казалось, будет снова и снова пускать его в дело. В конце концов Земной Левиафан сам превратится в «царя над всеми сынами гордости» и будет покорять сильных мира сего, покуда ничего живого больше не останется на свете. Разумеется, подобный исход чрезвычайно соответствовал бы логике этого мира, и я не видел вокруг решительно ничего – кроме разве что идеальных представлений, воплощенных Бантустаном, – что могло бы противостоять этой логике. Затем я подумал о своем моральном долге: сделать все возможное, чтобы сорвать страшный захватнический план Гуда! Однако убийство одного человека не казалось мне теперь подходящим решением. Занятый этой дилеммой, я повернулся к сцене спиной. Спустилась ночь, и сильные прожектора Земного Левиафана пронзили темноту, как ужасные глаза.
Мисс Перссон сказала мне что-то, но я не расслышал. Совершенно растерявшийся, я, шатаясь, уходил с наблюдательной палубы в убеждении, что спустя короткое время она и я останемся последними людьми нашей расы.
Глава третья
Дезертир
Земному Левиафану потребовалось всего лишь пять часов, чтобы, точно утюгом, пройтись по Нью-Йорку и превратить его в гладкую почву. И это в буквальном смысле. Чудовищная машина Гуда непрерывно ездила по руинам взад и вперед, разваливала немногие еще стоявшие высотные здания и вела сокрушительный кинжальный огонь по позициям тех, кто оказывал сопротивление. Цветное население Нью-Йорка, которое уже до нашего прибытия боролось с белыми, немедленно собралось под черно-красными знаменами Гуда, и около полудня немногие из оставшихся в живых защитников были согнаны в одно место и допрошены. Офицерам Гуда требовалась информация о других очагах сопротивления в стране.
Гуд пригласил меня присутствовать на одном из таких допросов, и я принял его приглашение в надежде замолвить слово за бедных парней, попавших в руки ашанти.
Гуд был облачен в великолепный мундир – тоже багряно-красный и черный, с бесчисленным количеством золотых и серебряных шнуров и швов, украшенный теми же перьями, что шлемы Львиной Гвардии. Гуд доверительно сказал мне, что подобное фанфаронство полностью противоречит его природе, но вынужден идти на это, поскольку враги, как и союзники, ожидают именно такого стиля. Он не выпускал из руки кривой меч, и за его пояс были заткнуты два длинноствольных пистолета. Пленные допрашивались в остатках погреба одного из домов на Вашингтон-Сквере. Они были ранены – изголодавшиеся, грязные и полузамерзшие люди. Белые капюшоны (здесь было распространено суеверное убеждение, что такие капюшоны спасают от заразы) были сорваны с их голов, и неряшливо сшитые из мешковины одежды были разорваны и заляпаны кровью. Должен признаться, что я вовсе не испытывал гордости за этих представителей моей расы. Какие бы условия существования ни сложились сейчас в Нью-Йорке, эти типы всегда были портовыми крысами и, вероятно, остались в живых только благодаря своей жестокости и цепкости. Они вопили, плевались, верещали в лицо захватившим их ашанти, и язык у них был самый мерзкий, какой я только слышал. Мисс Перссон стояла поблизости, и я отдал бы все на свете, чтобы только ей не приходилось выслушивать все эти отвратительные проклятия и оскорбления.
Предводитель этой группы (сам себе он присвоил титул губернатора) имел прозвище Гувер, и его товарищи обращались к нему «Спид». Это был типичный образчик выкормыша узеньких переулочков Нью-Йорка. Такие люди готовы на любое преступление, покуда вероятность быть пойманным на месте невелика. Последнее было большими буквами написано на его хитром, искаженном от ненависти лице. Без сомнения, прежде чем всплыть на поверхности мутной пены в качестве «губернатора», «старина Гувер» занимался тем, что грабил слабых и беззащитных, нападал на детей и стариков и вел переговоры с предводителями более крупных бандитских шаек города. И все же я испытывал к нему известное сострадание. Он бушевал, ругался и в конце концов обратил свое внимание на меня.
– А что до тебя, любимчик ниггеров, ты всего лишь сраный предатель! – это было единственное принадлежащее ему выражение, какое я могу повторить. Он плюнул в мою сторону, затем повернулся к лейтенанту с кротким лицом, который его допрашивал (кажется, его звали Азума): – Мы знали, что вы придете, ниггеры, мы слышали об этом уже несколько месяцев назад и подготовились. У вас, говорят, планы есть – да, у вас получится! – он захихикал. – Пушки вы стибрили у белых, но вот как с ними обращаться, вам невдомек. Скоро из ваших задниц повысовываются белые флаги. Чтоб победить белых, нужно иметь побольше вашего!
Но все его проклятия оставались невнятными, и вскоре лейтенанту Азуме стало ясно, что продолжать допрос мало смысла.
Мне тоже не слишком нравилось слушать, как этот подонок обзывает меня «сраным предателем», и все же в том, что он сказал, было зерно истины. Я до сих пор ни слова не сказал, ни пальцем не шевельнул, чтобы попытаться остановить Гуда.
Теперь я произнес:
– Я хотел бы попросить вас, генерал Гуд, сохранить жизнь этим людям. В конце концов, они военнопленные.
– Но они не представляют собой никакой ценности, чтобы щадить их, мистер Бастэйбл, – ответил он. – Какую пользу мы можем извлечь из подобного рода господ?
– У них есть право жить, – возразил я.
– Они вряд ли согласились бы с вами, если бы вы вздумали замолвить перед ними слово за меня, – холодно сказал Цицеро Гуд. – Вы же слышали замечание Гувера насчет «ниггеров». Если бы ситуация была обратной, как вы думаете, стали бы они прислушиваться к вашим просьбам?
