Он посмотрел на нее и, несмотря на себя, несмотря на свою твердую веру, почувствовал искренность в ее голосе. Еще…
— Может быть, ты действительно так думаешь. И, возможно, мне следует призвать тебя к этому. Но если ты это сделаешь, это будет худшая ошибка, которую ты когда-либо совершала.
— Посмотрим. — Она грустно улыбнулась. — В конечном счете, решение за вами, но я предпочла бы сделать вас… государственным узником. Мы можем держать вас взаперти здесь, в пещере, бесконечно, Тейрис, а не в какой-нибудь грязной камере где-нибудь в подвале. Вы сможете свободно общаться с Кэйлебом и Шарлиэн — на самом деле с любым членом внутреннего круга — и у вас будет полная свобода доступа к библиотечным файлам Совы. Единственное, чего вы не сможете сделать, — это вернуться домой, и если мы не скажем Жилян правду, вы не сможете поговорить ни с ней, ни со своими детьми. И, честно говоря, мы никому не рассказываем, если не считаем нужным, потому что каждый раз, когда мы это делаем, мы ставим этого человека в то же положение, в которое только что поставили вас. Поэтому мы думаем об этом — усердно — каждый раз.
— Нет. — Он покачал головой. — Я верю, что это то, что ты хочешь сделать, и не собираюсь принимать твое предложение. Все, что мне нужно сделать, это оглядеться вокруг, чтобы увидеть, насколько чертовски убедительным можешь быть ты и вся эта твоя «пещера». Черт возьми, насколько я знаю, ты абсолютно искренна! Может быть, ты не всезнающий слуга Шан-вей, а ее обманутая жертва. Я этого не знаю. Если слушать тебя, вслушиваться в твои слова, ты либо величайший когда-либо рождавшийся актер, либо говоришь правду такой, какой ты ее знаешь. Но это неправда, Мерлин, и я не даю тебе шанса обмануть и меня тоже. Никаких государственных заключенных, никаких библиотек, больше никаких «убеждений». Так что тебе придется сделать со мной что-то еще, и, по крайней мере, я знаю, что кем бы ты ни был, ты не Жэспар Клинтан. Так что я почти уверен, что это хотя бы будет быстро.
Он бесстрашно встретил ее взгляд, и ее ноздри раздулись.
— И это твое последнее слово, не так ли? — грустно спросила она. — Будь ты проклят, Русил! Почему ты не мог уступить хотя бы каплю в своей честности? Ты хоть представляешь, как сильно я буду по тебе скучать?
— Я тот, кто я есть, и, в конце концов, я сын Матери-Церкви, — сказал он. — Я не могу — я не буду — быть кем-то или чем-то еще. Не для тебя. Даже ради Шарли… или Жилян и детей. Так что покончи с этим.
— Если ты настаиваешь. Но я все равно не собираюсь вас убивать. Я не уверена, что это не было бы добрее в долгосрочной перспективе, но не могу этого сделать.
— Тогда делай то, что ты собираешься делать, — резко сказал он. Но затем его голос смягчился. — И передай Шарли, что я ее люблю.
* * *
— Он даже не стал слушать?
— Нет, Шарлиэн, — ответил Мерлин Этроуз по комму. Он слышал слезы в ее голосе, но в них не было никакого удивления. Не совсем. — Ты знаешь Русила. Он принял решение.
— О, лучше бы он этого не делал, — прошептала она.
— Но тогда он не был бы тем человеком, какой он есть, не так ли?
— Да.
Мерлин стоял, положив одну руку на отливающую бронзой криоустановку в форме гроба. Он был безликим, если не считать небольшой панели с ярко горящими светодиодами.
— Процедура прошла гладко? — спросил Кэйлеб.
— Да. — Мерлин похлопал по криоустановке. — И он никогда не колебался. Я не знаю, действительно ли он верил, что я не собираюсь его убивать, но он посмотрел мне прямо в глаза и попрощался перед первой инъекцией. И он попросил меня передать вам обоим, что он любит вас.
— О, Русил. — На этот раз слезы вырвались из ее глаз и потекли по щекам, пока Кэйлеб обнимал ее. — О, Русил, мне так жаль.
Наступила тишина на очень долгое время, а затем Кэйлеб прочистил горло.
— Ты успеешь домой к завтрашнему заседанию совета, Мерлин?
— Нет, — сказал Мерлин и знал, что они могли слышать непролитые слезы в его голосе. — Нет. Я останусь здесь, чтобы попрощаться со своим другом еще немного, Кэйлеб.
АВГУСТ, Год Божий 903
I
Холмы Шоу-ван, провинция Тигелкэмп, Северный Харчонг.
Выстрел раздался без предупреждения.
От него также никто не пострадал.
Капитан мечников Дожи Пожо резко выпрямился в седле, его голова дернулась в сторону внезапного, взрывного треска звука. Ему потребовалась секунда, чтобы понять, что это было, но потом он расслабился. Совсем немного, конечно. Поскольку это был выстрел, он должен был исходить от кого-то в колонне, и он чертовски хорошо намеревался выяснить, как один из его солдат мог быть настолько неосторожен — или глуп — чтобы случайно разрядить свой карабин. Если уж на то пошло, зачем этот идиот вообще играл с ним? Капитан конницы Ньянгжи собирался надрать за это чью-то задницу, и Пожо был полностью за то, чтобы это был кто-то другой!
Но потом его глаза сузились. Порох производил собственный дым Шан-вей — достаточно, чтобы гарантировать легкое выявление виновника. Но где это было? Пожо был во главе колонны. Со своего места он мог видеть почти половину ее длины, несмотря на извилистый путь главной дороги через холмы Шоу-ван. И во всем этом поле зрения не было ни единого облачка дыма.
Может быть, это все-таки был не выстрел?
Он нахмурил брови. Именно так это и звучало. Но…
Его глаза оторвались от проезжей части, окидывая взглядом заросли кустарника на крутых склонах над дорожным полотном, и он напрягся. В конце концов, облако дыма было, но оно находилось далеко на склоне холма, по крайней мере, в восьмидесяти ярдах за каменными стенами высотой по грудь, построенными для удержания рыхлой осыпи, которая часто соскальзывала с этих склонов во время весенних оттепелей. Что, во имя Чихиро, делал один из их людей, карабкаясь туда и случайно разрядив свое оружие? Будет адская расплата, когда Ньянгжи узнает об этом! И когда он это сделает, Пожо останется надеяться на Шан-вей, что…
Дожи Пожо так и не закончил эту мысль. Краем глаза он уловил какое-то движение и снова перевел взгляд со склона холма как раз вовремя, чтобы увидеть, как первый крепостной вышел из укрытия менее чем в шестидесяти ярдах от него. Праща с посохом щелкнула один раз, затем отпустила, и острие яйцевидной пули весом в три унции поразило его чуть выше левого глаза со скоростью на сорок пять процентов большей, чем у арбалетного болта.
Его голова откинулась назад в ужасных брызгах красного и серого, а его лошадь встала на дыбы, когда ее всадника резко выбросило из седла.
Он был мертв к тому времени, как упал на землю, поэтому он никогда не видел остальных пращников — их было более сотни, — которые поднялись на ноги в ответ на сигнал этого единственного выстрела. Он никогда не слышал криков, поскольку смертоносные, свистящие пули крестьян и крепостных не должны были врезаться в людей колонны капитана конницы Рувана Ньянгжи. Он так и не увидел, как волна других грубо вооруженных крепостных и крестьян вырвалась из укрытия подпорных стен, перепрыгнула через них и обрушилась на колонну. У большинства из них не было ничего лучше переделанных сельскохозяйственных орудий, но каким бы неуклюжим оно ни было, выпрямленное лезвие косы на конце восьмифутового древка было столь же смертоносным, как и любой когда-либо выкованный меч.
