— Я никогда не забивал себе голову политикой за пределами гильдии прямо здесь, в Буассо, — продолжил он. — Во всяком случае, до тех пор, пока весь мир не превратился в дерьмо. Но только вера крестьян в епископа и, честно говоря, в барона Стар-Райзинга до сих пор сдерживала события. Мы менее чем в шестистах милях от Шэнг-ми для полета виверны, и нет никаких признаков того, что армия — или кто-либо еще — может что-то сделать, чтобы остановить кровопролитие в Тигелкэмпе и Чьен-ву. Мне также не кажется, что волшебным образом прекратятся боевые действия на границе. Так что, если мы хотим, чтобы это не попало в Буассо, если мы хотим сохранить жизнь нашим семьям — моей семье, а не только вашей и барона, милорд, — тогда мы должны убедить людей прямо здесь, что мы знаем, что делаем, и наш ответ предлагает им нечто чертовски намного лучше, чем просто сжечь все дотла и вернуть себе свое. Потому что правда в том, что многие из них предпочли бы сжечь все дотла, чтобы вернуть свое, и их трудно винить. Соедините это с тем, как часто им лгали в прошлом, и нам предстоит взобраться на довольно крутой холм, если мы ожидаем, что они поверят нам на слово в чем-либо.
Цейю не был большим поклонником крестьян или крепостных. Стар-Райзинг знал, что он смотрел на них свысока большую часть своей жизни со своего положения хорошо оплачиваемого ремесленника. Однако он был едва ли одинок в этом. Стар-Райзинг смотрел на них свысока, несмотря на то, что он знал, что это было необычное чувство долга причинять им как можно меньше страданий. На самом деле, единственным человеком в этой комнате, который, вероятно, не смотрел на них свысока, был епископ. Но независимо от того, нравились ему крестьяне и крепостные или нет, Сей-хван Цейю понимал негодование и понимал ненависть. Точно так же, как он понимал, что, хотя в Буассо и Чешире этих эмоций может быть меньше, чем в таких провинциях, как Тигелкэмп, это не то же самое, что сказать, что их тут не было.
— Согласен, — сказал Кристл-Фаунтин после долгого молчания. — Согласен. Я проголосую «за». Я просто надеюсь, что, если случится худшее, твои друзья в Чарисе вытащат нас из империи до того, как его величество придет за нашими головами, Ранчжен!
— Уверен, что они, по крайней мере, попытаются, — сказал ему Стар-Райзинг с кривой улыбкой. Затем он еще раз оглядел кабинет епископа. Пятеро присутствующих составляли чуть менее четверти от общего числа членов чрезвычайного совета, но они были его признанными лидерами. Если бы они выступили единым фронтом, предложение было бы принято. Вероятно, не обошлось бы без большого шума и криков, и по крайней мере еще четверо членов совета наверняка проголосовали бы против этого, хотя бы для того, чтобы прикрыть свои задницы перед императором. Не то чтобы это конкретное прикрытие принесло бы им какую-то пользу в конце концов, если, как сказал Кристл-Фаунтин, «худшее приходит к худшему».
Несмотря на это, у него не было никаких сомнений в том, что они должны были сделать. Епископ — и Цейю — были правы. Они должны были заручиться поддержкой своего собственного народа — поддержкой, достаточно благосклонной и достаточно сильной, чтобы бросить вызов даже императору, по крайней мере пассивно, — и полумеры просто не могли этого сделать. Смелость, с другой стороны, может быть, и он был более чем немного удивлен, осознав, что впервые за пять месяцев, прошедших после разграбления Шэнг-ми, то, что он действительно чувствовал, было оптимизмом или чем-то очень похожим на это.
Он был ошеломлен, когда поступило предложение от Кэйлеба и Шарлиэн Армак. Он надеялся, что в лучшем случае войска помогут поддерживать что-то вроде порядка на побережье Буассо и, возможно, что-то вроде тех же усилий по оказанию помощи, которые чарисийская корона направила в Сиддармарк в ту ужасную первую зиму после «Меча Шулера». И, по его признанию, он и Ляйэн оба обладали гораздо большей верой в благочестивую благотворительность Церкви Чариса, чем кто-либо из них в Церковь Харчонга.
То, что они получили взамен, настолько превзошло их ожидания — их надежды, — что ему было трудно принять это, по крайней мере, поначалу. На самом деле, если бы не посланник, которого они выбрали для подтверждения предложения, он, вероятно, не поверил бы в это. Но когда Мерлин Этроуз сказал, что говорит от имени императора и императрицы Чариса, это было в значительной степени так.
Предложение все еще не было обнародовано по многим причинам, в том числе из-за неизбежной реакции императора Чжью-Чжво и его двора, как только станет известно о любом открытом предоставлении чарисийской помощи. Учитывая жгучую ненависть династии Хэнтей ко всему чарисийскому, не было никакого мыслимого способа, которым император принял бы или даже потерпел помощь чарисийца. В конце концов, именно они были ответственны за этот беспорядок в первую очередь, не так ли? И единственная причина их «щедрости» заключалась в продолжающейся кампании Чариса по полному уничтожению порядка, установленного Богом и архангелами. И заполучить в свои руки еще больше марок, которым чарисийцы поклонялись с гораздо большим рвением, чем они когда-либо оказывали Богу! Чего еще можно было ожидать от целой империи сумасшедших, жадных до денег реформистов?
И правда заключалась в том, что если бы то, что Этроуз назвал «планом Армака», сработало, долгосрочные преимущества для Чариса были бы неисчислимы. Если это удастся, жители Буассо и Чешира никогда не забудут, как Чарис пришел им на помощь. А владельцы чарисийских мануфактур и их новомодные «корпорации» в конце концов заработали бы кучу марок. На самом деле, часть Стар-Райзинга испытывала искушение увидеть во всем этом циничный акт добра ради добра, но он знал лучше. Никто не мог смотреть в синие, как сейджин, глаза Мерлина Этроуза и сомневаться в искренности, стоящей за ними.
Но прежде чем Армаки были готовы гарантировать такие огромные суммы из своего личного кошелька, им нужны были хотя бы какие-то гарантии возврата. По крайней мере, им нужно было знать, что чрезвычайный совет способен поддерживать порядок, и пока совет не сбросит оковы своего подчинения императорскому двору, он не мог этого сделать. Именно то, что заставляло крестьян — и даже крепостных — доверять совету, заключалось в том, что он был местным. Горький опыт научил этих крестьян и крепостных истине древней максимы о том, что «только две вещи выходят из Шэнг-ми: смерть и налоги». Возможно, они не слишком любили некоторых из своих собственных землевладельцев, но у них было достаточно веры в местных аристократов, таких как Кристл-Фаунтин или сам Стар-Райзинг, и, особенно, в священнослужителей, таких как епископ Йопэнг, чтобы рискнуть довериться им.
Они никогда не стали бы доверять императорской короне — не совсем, — и деревенские газеты опубликовали тирады, исходящие от Ю-кво. В некотором смысле яростные поношения короны только заставили крестьян и крепостных еще больше доверять совету, но это не могло продолжаться долго. Нет, если совет будет упорствовать в попытках пройти по натянутому канату между выполнением того, что было необходимо для выживания людей, которые доверяли ему, и открытым вызовом Чжью-Чжво. Они сделали все возможное, чтобы убедить Ю-кво, что у них не было выбора, кроме как предпринять каждый шаг, который они предприняли, если они хотели поддерживать порядок в Буассо и Чешире, а императору было все равно. Либо он им не верил, либо действительно предпочел бы видеть, как западные провинции его империи утопают в крови и разорении, чем принять серьезные реформы, а тем более прямую помощь чарисийцев. Все, что могло бы предположительно убедить его в том, что чрезвычайный совет не собирался бросать вызов его власти, могло только убедить крестьян и крепостных в том, что совет не собирался проводить эти реформы.
