– И вы согласились?
– Я из великодушия сказала ей, чтобы она действовала.
– Вы подписали что-нибудь?
– Да. Именно здесь я и сваляла дурака. Я дала ей письмо, из
которого следовало, что она могла использовать мое имя и мои ангажементы до тех
пор, пока я не захотела бы снова вернуться на сцену; что я должна была получить
назад свои ангажементы в любое время, когда бы у меня ни возникла потребность в
этом. Мы обе подписали это письмо, но я не сделала копии. Письмо осталось у
нее. Мой муж был свидетелем. Когда он расписался как свидетель, то сказал, что
будет охранять мои интересы, поскольку знает условия, на которых мы заключили
соглашение.
– Что произошло, когда вы уехали из Броули?
– Я не видела смысла в том, чтобы, вернувшись на сцену,
снова, с самого начала создавать себе карьеру. Позвонила мистеру Барлоу и
сказала ему, что я где-то потеряла расписание своих выступлений, и попросила
его зачитать мне его по телефону. Он зачитал, и я все записала. Потом послала
Айрин телеграмму, где сообщала, что она отныне должна действовать
самостоятельно, так как на следующий день я уезжаю.
– И что она?
– Дала мне ответную телеграмму, что она уже воспользовалась
всеми моими ангажементами. Заявила, что всего добилась благодаря своим
способностям, что всюду выступала как Шери Чи-Чи и что я теперь должна поискать
себе другие возможности. Она знала, что у меня не осталось копии того письма и
что мой муж пальцем не пошевельнет, чтобы помочь мне. Он хотел, чтобы я
потерпела полный провал. Он даже сказал ей имена всех моих обожателей.
– Что вы предприняли?
– Я решила, что надую ее. Говоря по правде, Айрин ничего
собой не представляет как танцовщица. Просто раздевается и машет веерами. Она
по-настоящему о веерах и не думает, а старается просто разыгрывать
сладострастие. С этим все в порядке, когда перед тобой определенная публика, но
надо ведь все время помнить, что в подобных ночных клубах практически не бывает
приличных людей. А это значит, что они приходят посмотреть именно приличное
представление, потому что с ними вместе приходят их жены или девушки и они
совсем не хотят видеть что-то слишком откровенное. Поэтому я решила, что просто
приду на следующее представление и начну выступление до того, как появится
Айрин, и проведу сама все шоу. А потом, когда объявится Айрин и скажет, что она
должна была выступать, я бы предложила ей выйти перед публикой, и пусть тогда
менеджер выбирает – она или я. Я знала, что в этом случае с ней было бы все
кончено.
– Но вы этого не сделали?
– Айрин обскакала меня. Она была в Паломино еще до того, как
я смогла туда добраться. Ее дружок, Гарри, все устроил для нее. Тогда я решила дать
ей закончить представление, а сама собралась поехать в другой клуб, где раньше
выступала, рассказать менеджеру, что я закончила свое предыдущее представление
раньше, и предложить ему – в качестве дополнительной приманки, – что в течение
двух вечеров буду выступать за половину платы или что-нибудь в этом роде.
– Что вы делали после того, как вышли от Каллендера в отеле
«Ричмелл»? – спросил Мейсон. – У вас есть какое-нибудь алиби?
Она отрицательно покачала головой.
– Я должен на время изолировать вас, Лоис, – сказал Мейсон.
– Почему?
– Потому что у вас сейчас под ногами земля горит. Вас скоро
начнет разыскивать полиция. Они станут просматривать регистрационные книги в
отелях, будут передавать по радио описание вашей внешности, и каждый водитель в
городе, у кого в машине есть радио, будет искать вас.
– Город большой, – ответила Лоис Фентон.
– Город-то большой, но вы в нем так же незаметны, как
русалка, пытающаяся сесть в трамвай. У вас есть другие платья?
– Да.
– Где?
– В отеле, где я остановилась.
– Вы зарегистрировались под своим собственным именем?
– Да. Я могу туда вернуться?
Мейсон покачал головой:
– Это исключено. У вас машина. Там есть что-нибудь из
одежды?
– Нет. Всякое барахло в багажнике, но одежды нет.
Мейсон принялся ходить взад-вперед, затем сказал:
– Я не могу допустить, чтобы вы вернулись в отель. Но я не
могу позволить, чтобы все выглядело так, как будто вы от чего-то убегаете.
Полиция может классифицировать ваше бегство как доказательство вашей вины.
Бегство было бы самым худшим из всего, что могло бы случиться… Я понял, что
надо делать! Я отвезу вас в такое место, где полиция не найдет вас и куда вы по
логике вполне могли поехать, чтобы сменить одежду, если бы торопились и не
хотели возвращаться с этой целью в отель.
– Такого места нет, – произнесла она.
– Нет, есть, – возразил Мейсон. – Вы поедете навестить свою
лошадь. Мы поместили ее в Империал-Вэлли. Я сам занимался ее размещением.
Ее лицо посветлело.
– О-о, это чудесно! Скажите мне, мистер Мейсон, с ней ничего
не случилось?
– Нет. С ней все в порядке, есть только одна царапина. В
задней луке седла застряла пуля.
– Это все штуки Джона, – проговорила она с горечью. – Так он
обделывает дела. Типично для него. Это все часть какого-то его плана. Не думаю,
что кто-то вообще пытался обворовать дом, и…
– Бог со всем этим, – перебил ее Мейсон. – Джона больше нет.
Все дело в том, что вы очень привязаны к этой лошади, этой… Как ее кличка?
– Звездочка.
– Вы очень привязаны к Звездочке. Вы приходите ко мне в
контору. Узнаете, что Звездочку нашли. Что она в какой-то конюшне за городом.
Вам становится известно, что она немного пострадала. Что у нее царапина на
крестце, где пуля полоснула кожу. И это только естественно, что вы бросаете все
и тут же мчитесь взглянуть на лошадь. А увидев ее, начинаете беспокоиться о ней
и опасаться, что, возможно, кто-то попытается снова умыкнуть ее. И захотите
остаться при ней. Вы же должны быть довольно хорошей актрисой.
– А какое это в данном случае имеет значение?
– Черт возьми, – возмутился Мейсон. – Я дал вам сценарий.
Что, я должен еще разучивать с вами роль?
Глава 12
На высоком дощатом заборе зелеными буквами было написано:
«Объединенные конюшни и академия верховой езды Элит-Акме».
– Это здесь? – спросил Мейсон.
Дрейк кивнул. Он подрулил к стоянке около небольшого здания,
где висела табличка «Контора». Все трое вошли внутрь.
В помещении находился человек, занятый тем, что с
неуклюжестью крупного мужчины выписывал кучу счетов. Отложив ручку, он поднял
на них глаза, как бы радуясь тому, что можно сделать перерыв.
