Дверь не была заперта. Я почти на руках внес Демпси в комнату и усадил на кровать. Потом зажег маленькую масляную лампу.
Свет залил удивительно чистое помещение. Кровать застелена, и вокруг никаких отбросов. Более того, комната выглядела совершенно нежилой. Я уложил Демпси, и он с тяжелым вздохом растянулся на постели. Теперь он уже не трясся мелкой дрожью, а изредка крупно вздрагивал. Он моргнул и поглядел на меня снизу вверх, когда я пощупал его пульс.
– А, большое спасибо, Бастэйбл, – сказал он. – Думаю, я должен поговорить с вами.
– Вам очень плохо, – сказал я. – Лучше поспите, если можете.
– Там, внизу, грабят, – сказал он. – Убивают друг друга. Может, в воздухе что-то такое… – он закашлялся; его затошнило. Я поднял его и попытался отобрать сверточки, в которые он вцепился, но он принял мою попытку весьма агрессивно и сопротивлялся с поразительной силой.
– Теперь я сам могу о себе позаботиться, старина, – слезы стояли у него в глазах, когда он опустился на подушки. – Я просто очень устал. Мне плохо, и я устал.
– Демпси, вы себя убиваете. Позвольте, я…
– Надеюсь, что вы правы, Бастэйбл. Но это слишком долго тянется. Хотел бы я иметь мужество убить себя, как порядочный человек.
Я встал и сказал ему, что зайду позднее посмотреть, как у него дела. Он закрыл глаза и притворился спящим.
Я ощутил то бессилие, которое знакомо людям, что сами искали утешения в наркотиках. Теперь я слишком хорошо знал, что чересчур мало могу сделать для этого бедного истерзанного парня. Помочь себе может только он сам. А Демпси, казалось, действительно терзала какая-то мука. Может быть, у него было особое видение вещей; может быть, боль гнездилась в его душе. Или какая-то часть его существа находилась в раздоре с его моральными принципами? Для меня было все очевиднее, что Демпси, несмотря на свой облик и поведение, был человеком со строгими моральными принципами и что именно поэтому сам был невысокого мнения о себе.
Я прошел по коридору к своей комнате и снял пиджак и брюки. Затем растянулся на кровати и стал слушать в темноте, как насекомые жужжат у решетки окна. Лунный свет заливал комнату. Вскоре я уснул.
* * *
Неожиданно я проснулся, охваченный ужасом.
Дверь моя заскрипела и медленно открылась. Я предположил, что, покуда я спал, китайские поденщики напали на отель. Оглядевшись, я схватился за оружие.
Затем с облегчением увидел, что это Демпси. Едва держась на ногах, он привалился к дверному косяку. Лицо его было смертельно бледным, как обычно, но теперь он снова набрался сил.
– Простите, если я вам мешаю, Бастэйбл.
– Вам нужна помощь? – я встал и натянул брюки.
– Может быть. У нас осталось не так много времени, – он улыбнулся. – Хотя это, вероятно, и не практическая помощь.
Его глаза остекленели и затуманились, и я понял, что он принял какое-то тонизирующее средство, чтобы победить передозировку опиума.
Демпси тяжеловесно рухнул на мою кровать.
– Со мной все в порядке, – он говорил так, точно хотел убедить в этом самого себя. – Я только подумал, что мог бы немного поболтать. Вы хотели бы немного поболтать?
Я уселся в кресло рядом с кроватью.
– Почему бы и нет? – спросил я с напускной веселостью.
– Я вам уже говорил, что нет никакой причины относиться ко мне по-доброму. Я пришел сделать своего рода признание. Не знаю, почему именно вам, Бастэйбл. Может быть, потому что вы одна из жертв. Сингапур и все остальное…
– Это позади, – сказал я. – И все это, разумеется, не имеет с вами ничего общего. Война бесконечна. «Лучшее, на что мы можем надеяться, – это мгновения передышки посреди вечной битвы». Я цитирую Лобковитца.
Его сумасшедшие глаза сверкнули иронией.
– Вы тоже читали его. Вот уж не думал, что вы красный, Бастэйбл.
– Я вовсе не красный. И Лобковитц еще меньше, чем я.
– Как посмотреть.
– Кроме того, я говорю так, исходя из большого личного опыта.
– Военного?
– Я был солдатом. Но в конце концов я пришел к заключению, что человечество, оказавшись в стабильном состоянии, само находит для себя источники напряженности. Эта напряженность делает нас теми, кто мы есть, и часто приводит к войнам. Чем больше наши достижения, тем ужаснее наше оружие.
– О, с последней мыслью я полностью согласен, – он вздохнул. – Но вы не думаете, что для человечества возможно принять эту напряженность и создать определенную гармонию между противоположными полюсами? Так возникает музыка.
– Мой опыт учит меня иному. Разумеется, мои надежды, вопреки моему опыту, развиваются в этом направлении. Однако мало смысла в подобной дискуссии, поскольку мир находится в ужасающем состоянии. Этот отвратительный Армагеддон закончится, вероятно, только тогда, когда с неба упадет последний военный корабль.
– Так вы действительно считаете это Армагеддоном?
Я не мог сказать ему того, что знал: что я уже пережил три альтернативные версии нашего мира и в каждом из них становился свидетелем чудовищного уничтожения цивилизации; что лично я несу ответственность по меньшей мере за одну из этих войн. Я только пожал плечами:
– Вероятно, нет. Может быть, когда-нибудь наступит мир. Русские и японцы вечно вцепляются друг другу в волосы. Вот чего я не могу понять: как это Великобритании не удалось остановить все это и почему япошки с такой лютой злобой обернулись против нас?
– Я это знаю, – сказал он.
Я коснулся его руки:
– Вы знаете? Или в вас опять говорит опиум? Я тоже принимал опиум, Демпси. И тогда выглядел не лучше вашего. Вы можете в это поверить?
– Я так и думал. Но почему?
– Я был соучастником преступления, – сказал я. – Одного чудовищного преступления. А потом… – я споткнулся посреди фразы. – Потом я утратил равновесие.
– Но обрели его снова?
– Я до сих пор его не обрел, но решил, что сделаю все, что смогу. Я стал неплохим воздухоплавателем.
Я люблю воздушные корабли. Ничто не может сравниться с ощущением, какое испытываешь у штурвала.
– Знаю, – сказал он. – Конечно, я это знаю. Но я никогда больше не смогу взлететь.
– Что-нибудь случилось? Несчастье?
Жалобный смешок вырвался из его горла.
– Можно назвать это и так, – он пошарил в кармане, вытащил что-то и положил рядом с собой на кровати. Шприц. – Эта штука, в противоположность опиуму, рождает желание говорить, – из другого кармана он извлек пригоршню ампул и аккуратно положил их рядом со шприцем.
Я встал:
– Я же не могу допустить…
В его глазах застыло отчаяние.
