Я улыбнулся:
– И его, вероятно, все еще терзает страх?
– В известной степени. У него немало погубленных жизней на совести. Он знает миры лишь в состоянии войны. Но мы, члены гильдии, знаем, какую ответственность на себя взяли, и я верю, членство в нашем союзе поможет ему.
– И я никогда с ним не познакомлюсь?
– Это маловероятно. Ваш временной поток, скорее всего, отторгнет его и снова превратит в то жалкое создание, о котором пишет ваш дед. Его вновь будет буквально швырять, точно щепку, взад-вперед по времени, и у него не останется ни малейшей власти над своей судьбой.
– И это роднит его с большинством из нас, – заметил я.
Она откровенно забавлялась:
– Вижу, вы еще не до конца избавились от самосострадания, Муркок.
Я улыбнулся и извинился.
– Меня все это ужасно взволновало, – я поднял рукопись. – Бастэйбл, очевидно, хотел бы, чтобы она была опубликована так быстро, как это только возможно. Почему?
– Вероятно, из чистого тщеславия. Вы же знаете, как реагируют люди, когда в первый раз видят свою фамилию напечатанной типографским способом.
– Да, они имеют весьма жалкий вид.
Мы оба рассмеялись.
– Кроме того, он испытывает к вам доверие, – продолжала она. – Он знает, что вы не станете отворачиваться от его работы и что он может быть в известном смысле вам полезным.
– Как и вы, миссис Перссон.
– Меня это радует. Мы получаем удовольствие от того, что делаем.
– Мои рассуждения по поводу сообщаемых вами сведений смешат вас? – осведомился я.
– И это тоже. Мы полностью предоставляем вашей оригинальной фантазии вносить в эту информацию необходимую путаницу, чтобы она была безопасной!
Я уставился в рукопись. Я был поражен, обнаружив в ней определенную перекличку с записками моего деда. Бастэйбл, кажется, все же оборвал не все связи. Я обратил на это внимание миссис Перссон.
– Наше мышление может вместить в себя лишь определенный объем информации, – ответила она. – Я уже упоминала об этом прежде: иногда мы страдаем настоящей потерей памяти. Порой действует своеобразный «запрет на воспоминания». Таким образом нам удается вторгаться в разные временные потоки, которые недоступны обыкновенным путешественникам по времени.
– Время позволяет себе забыть вас? – иронически спросил я.
– Именно так.
– Как человек, склонный к анархизму, – сказал я, – я уже впился в эту рукопись. Россия под управлением Керенского… Нельзя ли…
Она прервала меня:
– Я не могу сказать вам ничего больше, прежде чем вы не прочтете.
– Мир, где не могла состояться большевистская революция. Что же разыгралось в той, другой истории…
Я часто спрашивал себя, что стало бы с Российской Империей при таких обстоятельствах, поскольку испытывал острый интерес к Советскому Союзу и его литературе, которой при Сталине так чудовищно заткнули рот.
– Сперва прочтите, что написал Бастэйбл, а потом уже задавайте мне вопросы. Я отвечу, как смогу. Только от вас зависит, так он сказал, какой облик придать всей этой писанине, поскольку вы профессиональный писатель. Но он верит, что вы сохраните основные идеи произведения и его воспоминания.
– Я сделаю все, что смогу.
И вот перед вами третий том воспоминаний Освальда Бастэйбла. Я вносил как можно меньше исправлений и представляю книгу читателю почти нетронутой. Что же касается достоверности изложенного, то – судить вам.
Майкл Муркок.
Три Чимнис, Йоркшир.
Англия, июнь 1980 г.
Книга первая
Приключения английского воздухоплавателя во время великой войны 1941 года
Глава первая
Как я хотел умереть
Думаю, именно на пятый мой день на море на меня снизошло озарение. В определенный момент своего бытия человек должен принимать определенное решение – как ему продолжать свою жизнь. Точно так же может он решить, каким образом хочет заглянуть в глаза своей смерти. Он может просто принять мрачную правду своего умирания; может купаться в какой-нибудь приятной фантазии, в мечте о небе и избавлении, чтобы конец не казался таким ужасным.
На шестой день на море мне стало ясно, что я умру, и в тот же час я решил предаться иллюзии вместо того, чтобы осознать действительность.
Все утро я лежал на дне своего каноэ. Я прижал лицо к влажной, парящей древесине. Тропическое солнце жгло мой беззащитный затылок, и на израненном моем теле проступали пузыри ожогов. Медленное биение моего сердца наполняло громом мои уши. Оно звучало единой страшной музыкой с тихим плеском волн о борта лодки.
Я не мог думать ни о чем другом, кроме как о том, что мне осталась только смерть, что скоро я погибну – один на всем океане. Это было намного лучше, чем та смерть, от которой я бежал.
Затем я услышал крик морской птицы и слабо улыбнулся про себя. Я знал, что теперь начались галлюцинации. Не было ни малейшей вероятности, что покажется хоть какая-нибудь земля, и поэтому я не мог слышать никакой птицы. В последние дни у меня было уже много подобных акустических иллюзий.
Я погружался в свою последнюю кому, о чем, разумеется, прекрасно знал. Но крик стал настойчивее. Я повернулся и, моргая, уставился в разливы солнечного света. При неосторожном движении моего исхудавшего тела лодка отчаянно закачалась. Превозмогая боль, я поднял голову, вгляделся в серебристо-голубой туман. Вот и последнее видение. Оно было прекрасно: прозаичнее многих, но несравненно отчетливее.
Впереди всплыл остров. Остров, который поднимался из воды по меньшей мере на тысячу футов, в длину достигал десяти миль, а в ширину был не больше семи; гигантская скала вулканического базальта и кораллов, с темно-зелеными пятнами водорослей, налипших на скалы.
Я снова растянулся в лодке, зажмурил глаза и поздравил себя с силой своего воображения. Галлюцинации становились тем лучше, чем меньше была надежда на спасение. Я знал, настало время отдаться безумию, сделать вид, будто я принял остров за действительность, чтобы умереть в приятной фантазии, а не в ужасном осознании.
Я засмеялся. Смех мой был похож на сухое мертвое карканье.
И снова крикнула морская птица.
И почему это я должен погибать медленно и мучительно, если теперь появилась возможность умереть в отрадной мечте о том, что в последний момент я буду спасен?
Собрав оставшиеся силы, я переполз на корму и дернул за шнур подвесного мотора. Слабо я потянул, ничего не произошло. Но я упорствовал. Потянул еще. И еще. И все это время не отрывал взгляда от острова и все ждал, что сейчас картина поплывет, смажется и исчезнет, прежде чем я смогу воспользоваться этой иллюзией.
