Разумеется, война давно была бы окончена, если бы в России не имелось серьезных внутриполитических проблем. Постепенно эти конфликты становились в разговорах жителей Одессы куда более важной темой, чем сама война. Большинству частей ССР (Союза Славянских Республик) грозило восстание. Обширные части Украины находились в руках военных, которые сами себя именовали «вольными казаками»; многие из них были дезертирами из различных кавалерийских полков. Я предположил, что речь идет о славянофилах разного пошиба, которые отрицательно относились к «европеизации» Керенским их страны, и «националистах», поскольку они требовали независимости всем территориям, которые образовывали Российское государство: Богемии, Польше, Финляндии, Литве, Эстонии, Болгарии и так далее. Их политические основы и требования выглядели довольно туманно, хотя и были сформулированы в социалистической терминологии. Я слышал их от самых разных людей.
И если противники Керенского постоянно выступали против извращения своей довольно мутной идеологии, то в одном они все сходились: в известном восторге перед личностью предводителя мятежников, таинственного человека, повсеместно известного под именем Стального Царя. Говорили, что он происходил из Грузии и что его настоящее имя Иосиф Виссарионович Джугашвили, что он священник-расстрига, что он мессия. Его называли Стальной Царь, потому что он постоянно носил старинный металлический шлем, закрывавший большую часть лица. Насчет этого шлема бродили самые различные толки. Одни полагали, что во время одной битвы Стальной Царь был изуродован; другие думали, что он был уродом от рождения. У него не то сухая рука, не то искусственная нога, не то горб, если он вообще человек, а не какой-то автомат.
Благодаря атмосфере таинственности, окружавшей Джугашвили, я начал испытывать острое любопытство, как перед всем неизвестным. Я ловил новости о вольных казаках так же жадно, как известия о боях, которые вела Британия над Тихим океаном.
В Одессе я встретил человека, который сидел со мной в одном лагере. Он тоже хотел служить на одном из британских торговых кораблей. От него я и узнал, что Бирчингтон тоже работает на русских; однако мой собеседник не знал точно, где именно.
– Вероятно, по технической части. Ольмейер остался в Ялте при государственном отеле.
Самые плохие вести касались Демпси.
– Я слышал, что он выпрыгнул еще до того, как мы достигли Японии. Здорово же он боялся того, что сделают с ним японцы, раз раненый решился на такое. Бог знает, почему они так его ненавидят. У вас есть хоть малейшее предположение, Бастэйбл?
Я покачал головой. И снова я ощутил этот странноватый холодок, своего рода узнавание, как будто я каким-то образом знал, что именно сделал Демпси.
Мой роман с Одессой был так же интенсивен, как и кратковремен. Не без сожаления я отправился поездом к аэропарку. Мне казалось, что я любил этот город вот уже не один год.
«Вассарион Белинский» оказался для меня настоящей радостью. Он использовал жидкостный балласт, который мог нагреваться или остужаться, чтобы изменять вес. Он делал двести миль в час, но при хорошем фордевинде мог развивать и большую скорость. Вся команда, за исключением меня, состояла из русских. Капитан Л. В. Леонов был летным офицером с большим опытом; он блестяще говорил по-английски. Мои познания в русском были, естественно, весьма ограниченны, но их хватало, чтобы понимать команды и соответственно реагировать. Долгие годы успехи Англии в воздухоплавании были не хуже, чем в мореплавании, так что большинство воздухоплавателей охотно использовало английские термины.
Холодным солнечным утром мы покинули Лермонтовский аэропарк и, описав над городом изящную дугу, достигли высоты. В иллюминаторах теперь были видны одни лишь степи. Капитан Леонов отдал приказы на рулевую палубу, после чего, стоя спиной к штурману, информировал своих офицеров о задаче, возложенной на «Белинского».
Я был не единственным, кто одновременно был поражен и разочарован. Похоже, мы пали жертвой типично московской бюрократической возни, и я (поскольку был связан обязательствами по меньшей мере на год) ничего не мог против этого предпринять.
Типично русское лицо Леонова было серьезным, и голос звучал приятно, когда он прочитал нам распоряжения правительства. С истинно русской вежливостью он заговорил ради меня по-английски:
– Мы должны как можно быстрее лететь на Екатеринослав, который в настоящий момент подвергается отчаянной атаке восставших. Нам надлежит соединиться с остальными кораблями под верховным командованием адмирала воздухоплавания Краснова, – он сдвинул брови. Было очевидно, что ему не по душе подобное поручение, но он заставил себя донести до нашего сведения приказы, которые станут причиной гибели многих других русских.
Новости всех нас привели в возбуждение. Нас готовили защищать страну от японцев. Вместо этого мы были откомандированы для выполнения внутриполитической задачи, которую все офицеры находили низкой и отвратительной. Если бы мне довелось встретиться с японцами в бою, я не особенно бы переживал. В армию я отправился со смешанным чувством отчаяния и скуки. Получалось, я сам себя приговорил к продолжению этого состояния. Рано или поздно я обагрю руки кровью, и это будет кровь людей, против которых я решительно ничего не имею. У меня не было ни малейшего представления обо всех этих делах. Социалисты все время вцеплялись друг другу в волосы из-за сильного мессианского элемента своих воззрений, и я затруднялся определить разницу между позициями Керенского и Джугашвили. Единственное, что меня утешало, была перспектива лично наблюдать действия Стального Царя. Наконец-то я получу информацию из первых рук.
Пильняк, второй лейтенант, примерно моего возраста, с огромными карими глазами и девическим лицом (хотя он совершенно не был неженкой) схватил меня за плечо и засмеялся.
– Ну, мистер Бастэйбл, теперь поглядите на казаков, а? Кусочек реальности, обычно недоступной европейцам, – он заговорил тише и с сочувствием. – Вам это мешает? То, что теперь Стальной Царь вместо микадо?
– Вовсе нет, – сказал я. – «В конце концов, – сердито подумал я, – меня с самого начала обучали для того, чтобы я сражался с русскими». Но мне так никогда и не удалось научиться находить утешение в цинизме, и даже теперь он поддержал меня всего лишь на секунду. – Наконец-то мы выясним, человек он или автомат.
Пильняк стал серьезным.
– Он человек. И он ужасен. Вся эта история с преувеличениями звучит довольно старомодно. В конце концов, все, кому не лень, называют себя социалистами и националистами. Они хотят переставить часы истории на эпоху Ивана Грозного. Они последовательно уничтожают Россию и все достижения революции. В одном или двух захваченных ими городах уже прошли погромы, и один бог знает, что творится в сельской местности. Их нужно остановить, и как можно быстрее. Но они постоянно находят поддержку среди населения. Война выплеснула на поверхность всю эту пену. Наши газеты трубили во все трубы о славянофильстве и национализме, чтобы пробудить наши патриотические чувства и направить их против японцев – и вот дотрубились.
