Он точно знал, что делал. Он точно знал, насколько важен этот американец, даже если и не понимал всех деталей. Что он знал, так это то, что, избивая этого американца до полусмерти, он приближал свою страну к войне с тем же альянсом западных держав, который убил и его собственного отца, и старого генерала. "Возможно, ни один из них не будет разочарован во мне в конце концов", — подумал Фаршад. Возможно, они гордились бы мной за то, что я подвел наш народ на один шаг ближе к неизбежной конфронтации с Западом, которой наши беспомощные лидеры долгое время избегали. Он думал о себе как о том, кто воспользовался возможностью, предоставленной ему судьбой. Но, похоже, это имело неприятные последствия и стоило ему заката его карьеры.
В течение нескольких дней, а затем и недель Фаршад придерживался своего обычного режима, и в конце концов фантомный зуд в отсутствующей ноге начал утихать. Он жил один в пустом доме своей семьи, проходил пешком свои три мили, совершал прогулку во время ланча. С каждым днем пара белок, живших на дереве, подходила все ближе, пока одна из них, чей мех был очень насыщенного коричневого оттенка и которую он принял за самца (в отличие от самки, чей хвост был снежно-белым), не набралась достаточно смелости, чтобы поесть. ладонь руки Фаршада. После обеда он возвращался домой и писал всю вторую половину дня. Вечером он готовил себе простой ужин, а потом читал в постели. Его существование свелось к этому. После карьеры, когда он командовал сотнями, а иногда и тысячами людей, его удивляло, как ему нравилось отвечать только за себя.
Никто не заходил.
Телефон не зазвонил.
Он был один.
Так проходили недели, пока однажды утром он не заметил, что единственная дорога, которая граничила с его владениями, была забита военными транспортами, даже случайными гусеничными машинами. Они изрыгали дым. За линией деревьев, которые частично скрывали его дом, он мог видеть, как они застряли в пробке, созданной ими самими, когда офицеры и унтер-офицеры выкрикивали приказы своим водителям, пытаясь сдвинуть дело с мертвой точки. Казалось, они в бешенстве стремились добраться до места назначения. Позже тем же утром, когда Фаршад неторопливо заполнял тетрадь своими воспоминаниями, зазвонил телефон, напугав его так сильно, что ручка подпрыгнула по странице.
— Привет, — ответил он.
— Это бригадный генерал Кассем Фаршад? — раздался голос, который он не узнал.
— Кто это? — спросил я.
Голос быстро представился, как будто его имя было предназначено для того, чтобы его забыли, а затем сообщил бригадному генералу, что Генеральный штаб Вооруженных сил отдал приказ о мобилизации офицеров в отставке и запасе. Затем Фаршаду дали адрес приемной комиссии. Здание находилось в неприметной части Исфахана, вдали от военных центров власти в Тегеране, где он провел большую часть своей карьеры. Фаршад закончил записывать подробности того, куда он должен был явиться, оставив свои заметки на клочке бумаги. Он почувствовал искушение расспросить голос о подробностях того, какой инцидент ускорил эту мобилизацию, но решил этого не делать. Он думал, что знает или, по крайней мере, обладает инстинктом. Когда Фаршад спросил, есть ли что-нибудь еще, голос ответил "нет" и пожелал ему всего хорошего.
Фаршад положил трубку. У него наверху было радио. Он мог бы включить его, чтобы узнать, что конкретно произошло, но не хотел, по крайней мере, пока. Был полдень, и он хотел собрать свой обед, прогуляться и посидеть под своим деревом, как это уже вошло у него в привычку. Фаршад знал, что если он не явится на службу, то выхода не будет. Никто не посмеет сказать, что он недостаточно сделал для Исламской Республики. Несколько недель назад его выбор был бы легким; он бы собрал свои вещи и с радостью отправился на другую войну. Но, к его удивлению, он начал ценить эту более спокойную жизнь. Он даже начал воображать, что мог бы поселиться здесь, в деревне, с некоторым удовлетворением.
Он вышел из дома на прогулку.
Его походка была свободной, а темп быстрым.
По утоптанным в грязи дорогам, мимо полей полевых цветов, по пешеходному мосту, перекинутому через поток талых ледников, он шел и шел, гораздо дальше, чем обычно в такое утро. Каждый вдох наполнял его легкие, и он чувствовал себя сильным, даже умиротворенным. У него не было никаких обязательств следовать приказам, отдаваемым голосом по телефону, по крайней мере, никаких моральных обязательств. Он сделал достаточно. И если он умер старым в своей постели, то гораздо более великих солдат, чем он, постигла та же скромная участь. Война отняла у него все — сначала отца, а со временем и мать, которая так и не оправилась от этой потери, — и все, что осталось, — это земля, принадлежавшая его семье. Почему война должна отнимать у него эту последнюю меру мира?
К тому времени, как Фаршад добрался до знакомого дерева, он был смертельно голоден. Он прошел пешком почти вдвое больше обычного расстояния. Это был первый раз за долгое время, когда у него был такой аппетит. Прислонившись спиной к стволу дерева, он ел. Он смаковал каждый кусочек, запрокидывая голову вверх, когда пятнистый солнечный свет просачивался сквозь кроны ветвей и падал на его улыбающееся лицо.
Он уже покончил с едой и собирался вздремнуть, когда к нему приблизилась знакомая пара белок. Он почувствовал, как одна, более темная белка коснулась его ноги. Когда он открыл глаза, она была прямо там, в то время как другая, меньшая белка, самка с белоснежным хвостом, задержалась неподалеку, наблюдая. Фаршаду было неприятно, что у него не было ни крошки еды, чтобы предложить им. Он стряхнул с рубашки несколько хлебных крошек и положил их на ладонь; это было лучшее, что он мог сделать. Более темная белка подошла ближе, чем когда-либо прежде, усевшись на запястье Фаршада, в то время как он опустил голову в сложенную чашечкой ладонь Фаршада. Фаршад был поражен. Он не думал, что возможно, чтобы что-то, особенно белка, могло так не бояться его, так доверять.
В своем изумлении Фаршад не заметил, что темная белка едва ли удовлетворилась скудными крохами. Когда белка доела свой маленький кусочек еды, она кивнула головой в сторону Фаршада, а затем, поняв, что больше ничего не будет предложено, впилась зубами в ладонь Фаршада.
Фаршад не дрогнул. Он не выругался, не выронил белку и не прижал ладонь к груди. Его реакция была другой, но такой же рефлекторной. Он обхватил темную белку вокруг тела и сжал. Приятель белки, который ждал на более осторожном расстоянии, начал бегать бешеными кругами. Фаршад сжал сильнее. Он не мог остановиться, даже если бы захотел. И какая-то часть его действительно хотела остановиться, та же самая часть, которая хотела остаться здесь, под этим деревом. Тем не менее, он сжал так сильно, что его собственная кровь, кровь от укуса, начала просачиваться между пальцами. Тело темной белки билось и дергалось.
Пока Фаршаду не показалось, что он выжимает пустую губку. Он встал и бросил мертвую белку у корней дерева.
Ею приятель подбежал к нему и взглянул на Фаршада, который оглянулся через плечо в том направлении, откуда он пришел. Он медленно пошел обратно к дому, к клочку бумаги с адресом.
