Если Саманта и хотела встать и уйти, то, по крайней мере, на мгновение была поставлена в тупик появлением еды. Прошло несколько долгих мгновений.
Наконец она сказала: — Ешь свой суп, он остывает. — Она принялась за утку, оторвав ножку и содрав кожу. — Я полагаю, ты думал, что я буду сердиться на тебя из-за этого?
Чоудхури сделал легкий, почтительный кивок.
Саманта начала качать головой; казалось, ее это почти позабавило. — Я не сержусь на тебя, Сэнди. Я благодарна, что нашей дочери есть куда пойти. В какое-нибудь безопасное место. У нее это есть только из-за твоей семьи, а не из-за моей. Если уж на то пошло, я должен благодарить тебя.
Чоудхури хотел сказать, Но это означает, что вы, возможно, не увидите ее долгое время, и передумал. Он знал, что Саманта понимает это и собирается с силами, чтобы принять боль от такого вывода. Чоудхури не мог не восхищаться ею. И в этом восхищении он не мог не задуматься об одной из величайших ироний жизни, а именно о том, как много разведенных пар понимают друг друга лучше, чем многие супружеские пары. Они видели друг друга в своих лучших проявлениях, когда влюблялись и строили совместную жизнь; и в худших, когда разлюбливали и разрушали эту жизнь. Что было особенно мучительно, когда речь шла о детях.
— Ты ничего не собираешься делать? — Спросил ее Чоудхури.
— Например, что?
Чоудхури знал, что для них обоих ничего нельзя было сделать. В Европе, в Азии, здесь разыгрывался кризис, глобальная перестройка, или вы могли бы просто назвать это войной. События были запущены, и они должны были разрешиться, прежде чем он или Саманта смогут решить, что делать дальше. Но он почувствовал облегчение от того, что они двое, которые ни о чем не договаривались, сколько Чоудхури себя помнил, нашли в себе силы согласиться на эту единственную меру защиты своей дочери.
Сменив тему, Чоудхури спросил Саманту о ее матери, которая, как он знал, была больна или, по крайней мере, становилась все более слабой. Саманта путешествовала одну неделю в месяц, чтобы ухаживать за ней. Затем Саманта начала расспрашивать его о работе, ничего деликатного, скорее вежливая проверка, тип несущественной профессиональной болтовни, которая составляла большинство разговоров за ужином, по крайней мере, в более спокойные времена. Она спросила об "офицере военно-морского флота, который учился с нами в школе, как его зовут, вы часто с ним видитесь?
Чоудхури с некоторой гордостью говорил о работе, которую он проделал вместе с Хендриксоном, который был намного лучшим учеником, как будто тот факт, что они теперь были коллегами, доказывал, что он не был академическим неудачником, за которого его бывшая жена сбрасывала со счетов. — Мы все были в большом напряжении, — сказал Чоудхури между глотками супа вонтон. — Хендриксон довольно близок с однозвездным адмиралом, который нанес удар по Чжаньцзяну, Сарой Хант. — Чоудхури взглянул поверх своей миски, чтобы посмотреть, знакомо ли Саманте это имя, поскольку кое-где о нем писали газеты. Выражение ее лица ничего не выражало, поэтому Чоудхури добавил: — Она была одной из его учениц, когда он преподавал в академии. Он беспокоится о ней. Это слишком много, чтобы просить кого-то об этом .
— Чего много просить? — ответила Саманта.
— Иметь это на своей совести — все эти смерти.
Саманта оторвала полоску мяса от бедренной кости и указала жирным пальцем на Чоудхури. — Разве они не на твоей совести?
Чоудхури вздрогнул, как будто на его лицо направили свет проектора. — Прекрати, — сказал он.
— Прекратить что? Это справедливый вопрос, Сэнди. И тогда бывшая жена Чоудхури начала говорить о его моральном соучастии не только в отношении Чжаньцзяна, но и в отношении всей американской внешней политики, начиная с десятилетий до его рождения и до миграции его родителей в эту страну. Чоудхури мог бы легко сформулировать контраргументы против дело, которое Саманта выдвинула против него. Он мог бы указать на то, что ее семья, выводок чистокровных техасских ос, заселила эту страну за столетия до его собственной, сделав ее наследницей всех преступлений, от рабства до Манифеста Судьбы и гидроразрыва пласта; но он приводил эти аргументы раньше, хотя сам в них не верил и в корне не соглашался с ее мировоззрение, в котором история держала будущее в заложниках.
Вместо этого он сидел и ничего не говорил, позволяя ей говорить все, что, черт возьми, она хотела сказать. Он получил то, за чем пришел. Их дочь была в безопасности. Саманта не стала бы с ним драться. Это было единственное, что имело значение.
Они покончили с едой, и официант убрал их тарелки. Чоудхури заметил, что Саманта взглянула на часы. — Если тебе нужно быть где-то еще, это прекрасно.
— Ты не возражаешь? — спросила она.
Чоудхури покачал головой. Когда Саманта полезла в сумочку, он велел ей убрать бумажник. — Я справлюсь, — запротестовала она, и он добавил: — Пожалуйста, я хотел пригласить тебя куда-нибудь. — Она кивнула один раз, поблагодарила его, а также тщательно поблагодарила персонал пустого ресторана. А потом она исчезла.
Их официант подал Чоудхури маленькое блюдо, на котором лежал его счет с парой печений с предсказанием судьбы. Чоудхури рассеянно уставился на печенье и подумал о том, что сказала Саманта, о его соучастии, о том, как каждый из нас был связан друг с другом, начиная с его бывшей жены, его матери, его дочери, Хендриксона и Сары Хант и даже этого официанта, у которого, вероятно, был только один столик подавать на всю ночь.
— Могу я предложить вам что-нибудь еще? — спросил официант.
— Вообще-то да, — сказал Чоудхури. — Я бы хотел сделать заказ, что бы взять с собой.
Он возвращался в пустую квартиру и заказал еды на несколько дней — еще одну утку по-пекински, цыпленка генерала Цо, жареный рис и все такое прочее. И когда он добавил к своему огромному заказу, подавленное выражение лица официанта сменилось улыбкой. Пока кухня принималась за работу, Чоудхури сидел и ждал, зажав в пальцах оба конца своего печенья с предсказанием. Затем он разломил печенье на части и съел его кусочек за кусочком, избегая гадания внутри, которое он не читал, а вместо этого навязчиво рвал на маленькие кусочки.
Вскоре его еда была готова. Официант принес четыре пакета со словами — Большое вам спасибо, — слегка поклонился и поставил их на стол.
Чоудхури кивнул. Он еще раз оглядел пустой ресторан, прежде чем ответить: — Это самое меньшее, что я мог сделать. — Он поднял сумки и направился к двери. На столе осталась только небольшая кучка изорванной бумаги, которую официант должен был смахнуть.
10:32 06 июля 2034 года (GMT+8)
Южно — Китайское море
Каждый раз сон немного менялся. "Хант" вернется в Йокосуку, будет стоять на причале, а все ее корабли будут подходить одновременно — "Джон Пол Джонс", "Чанг-Хун", "Карл Левин". Что изменилось, так это то, сколько еще кораблей продолжало появляться. Теперь затонувшие "Форд" и "Миллер" прибывали каждую ночь. То же самое произошло и с кораблями флота Южных морей, затонувшими на якоре в Чжаньцзяне, авианосцем "Ляонин", эсминцами "Хэфэй", "Ланьчжоу", "Ухань", "Хайкоу", а также с несколькими более мелкими кораблями — фрегатами и корветами, которых слишком много, чтобы сосчитать. Десятки сходней упадут, боцманы подадут сигнал, и экипажи — как американские, так и китайские — высыплются на причал.
