Зенитные орудия продолжали стрелять, хотя и оказались неэффективными против рассеянных десантников. Фаршад положил винтовку на край окопа. Он переводил взгляд с позиции на позицию, на обращенные к нему лица своих людей. Несколько человек выстрелили в спускающихся десантников, но большинство этого не сделали, возможно, опасаясь возмездия. Секунды текли, как и все утро, со странной неточностью.
Время растянулось.
Последствия, стоящие жизни, заключались в тех мгновениях, которые потребовались, чтобы самолет пролетел над головой. Или чтобы порыв ветра пронесся над пыльной боевой ямой. Или для того, чтобы парашют опустился на землю, опустившись на… шестьсот футов … Фаршад наблюдал… пятьсот футов … он нажал на спусковой крючок… четыреста футов… Рация была зажата в его руке… триста футов… Боковой ветер дул ему в лицо.
Быстрый боковой ветер.
Сначала Фаршад не мог в это поверить. Не позволял себе в это верить.
Боковой ветер, который он ощущал все утро, настиг первую группу десантников, когда они спускались ниже двухсот футов. Их парашюты, подхваченные этим потоком, теперь драматично проносились над фасадом острова, уносимые в море, словно невидимыми тросами.
Они плюхнулись в воду.
В течение нескольких минут тысячи других людей упали на них сверху, и все они упали в воду. Хотя несколько десантников приземлились на пляже или достаточно близко, чтобы можно было искупаться, призывники Фаршада быстро окружили их. Вскоре Фаршад выбрался из своей норы и, стоя на ее краю, наблюдал за массой парашютов, разбросанных по открытой воде, словно множество лилий, покрывающих пруд.
Далеко за полдень выжившие выползли на пляж, многих рвало морской водой. Гарнизон окружал их по одному, прогоняя рысью под прицелом винтовок с беспечной уверенностью, которую призывники Фаршада едва ли заслужили. Хотя это сражение стоило русским целого подразделения спецназа, Фаршад не чувствовал, что может считать победу своей. В конце концов, он и его командир противника допустили одинаковую ошибку, хотя и с разными последствиями: оба они неправильно рассчитали ветер.
В этом была какая-то несправедливость, подумал Фаршад. Но также и ирония судьбы. Просчет в одном случае может выиграть битву, а в другом — проиграть ее.
К тому времени, когда последний из десантников плюхнулся в воду, русские ракеты перестали падать. Сообщения иранского разведывательного самолета, переданные из Бандар-Аббаса, заключались в том, что российский флот, который двигался из северной части Индийского океана, чтобы укрепить острова после захвата их десантниками, отступил на север, обратно к Красному морю и сирийскому порту Тартус.
Российские заключенные спокойно общались со своими иранскими охранниками, обе стороны обменивались сигаретами, разговаривая на языках друг друга ломаными фразами. Поскольку ни одна из стран официально не находилась в состоянии войны с другой, это позволяло каждой стороне принимать позу виновной: российским десантникам — за их незаконнорожденное и оппортунистическое вторжение, а иранским призывникам — за причинение им неудобств плена.
Душевное состояние Фаршада не было ни извиняющимся, ни враждебным — он был оцепенел. Наступила глубокая, до костей, усталость. После сражения — особенно выигранного сражения — он обычно испытывал приподнятое настроение, почти неудержимое ликование, проходя среди своих людей, готовя их к контратаке и передавая по радио свой доклад о ситуации поздравительному верховному командованию. Не в этот раз. У Фаршада не было сил готовить своих людей к маловероятной контратаке. Что касается высшего командования, то, когда вертолет генерала Багери прибыл из Бандар-Аббаса сразу после наступления темноты, Фаршад едва смог собраться с силами, чтобы принять его.
Когда Багери сошел с трапа, он шел с протянутой рукой, как будто поздравительное рукопожатие, которое он предложил Фаршаду, выманило все его тело из Тегерана. — Отличная работа, — пробормотал Багери. Радиус его поздравлений расширялся по мере того, как он обходил строй, хлопая по плечу каждого солдата, который оказывался в пределах досягаемости. Только когда сотрудник штаба Багери раздал монеты вызова, сбитые с толку призывники поняли, что встретились с начальником штаба вооруженных сил.
Генерал Багери и Фаршад удалились на "командный пункт". Они сидели на краю норы Фаршада, глядя в губчатую темноту. — Они приземлились вон там? — спросил генерал Багери, указывая в неопределенном направлении, туда, где ночь скрыла тысячи парашютов, разбросанных по поверхности воды.
Фаршад кивнул.
Генерал Багери издал утробный смешок. — Вы — воплощение самой известной максимы Наполеона. Вы понимает? — Фаршад покачал головой. Не потому, что он не знал этой максимы (а он знал), а потому, что ему было все равно. Он чувствовал, что изо всех сил старается не заснуть. Генерал Багери продолжал болтать: — Наполеон сказал: "Когда дело доходит до генерала, я бы предпочел иметь того, кто удачлив, а не хорош".
Фаршад откинул голову назад, его лицо было на одном уровне со звездами. Он почувствовал легкий спазм во всем теле, как бывает, когда задремываешь в скучном фильме. Генерал Багери продолжал говорить. Его голос — и его сообщение — лишь частично дошли до Фаршада, пока он все дальше и дальше клонился ко сну. Багери, запинаясь, произнес нерешительные извинения, в которых признал, что не поверил сообщению Фаршада об угрозе этим островам, но в которых он также поздравил себя с тем, что у него хватило интуиции послать Фаршада командовать гарнизоном. Фаршад уперся локтями в колени и обхватил голову ладонями. Генерал Багери, казалось, ничего не заметил, продолжая осыпать похвалами не самого Фаршада, а его замечательную удачу. Важность этой победы над русскими трудно переоценить, объяснил генерал Багери. Это объединило бы нацию, и нация, конечно же, снова признала бы Фаршада Орденом Отца. Школьники выучат его имя, которое не должно принадлежать скромному морскому офицеру. Нет, так не пойдет. Затем генерал Багери доверительно сообщил Фаршаду, что его сотрудники уже начали оформлять необходимые документы, чтобы восстановить Фаршада в рядах Революционной гвардии и, возможно, даже повысить его в должности.
Это разбудило Фаршада. — Вы не сделаете этого.
— А почему бы и нет? — спросил генерал Багери, в голосе которого звучал не гнев, а недоумение. — Ваша страна должна уважать вас. Вы должны позволить этому случиться. Есть ли какое-то другое различие, которое вы бы предпочли? Скажи только слово, и, поверь мне, оно будет твоим.
Фаршад видел, что генерал Багери говорит правду. Это был момент Фаршада попросить о том, чего он действительно хотел. А почему бы и нет? Он так много дал своей стране, фактически все. От убийства его отца до горя и последующей смерти его матери, до его собственной взрослой жизни, прошедшей через множество войн, все, что он когда-либо имел или мог надеяться иметь, было положено на один алтарь.
— В чем дело? — Повторил генерал Багери. — Чего именно ты хочешь?
— Я думаю, сонно сказал Фаршад, — что я просто хочу домой.
