— Это не твоя вина, — говорил он.
— Тогда чья же это была вина? — спросит она.
— Не твоя, — и они бы оставили все как есть. В течение первого года и во второй Хендриксон предлагал ей помощь в том, в чем, по его мнению, она нуждалась. — Почему бы тебе не пожить у нас немного? — или — Я беспокоюсь о том, что ты здесь одна. — Он подумал, что для нее было бы неплохо снова вернуться на воду. Исцеление было тем словом, которое он использовал. Хант напомнила ему, что она не случайно купила недвижимость в Нью-Мексико, штате, не имеющем выхода к морю.
На третий год, во время одного из его редких теперь визитов, они вдвоем решили прогуляться по ее владениям перед ужином. Во время затишья в их разговоре она наконец спросила: — Ты мне кое с чем поможешь?
— Все, что угодно, — ответил он.
— Я подумываю об усыновлении.
— Усыновить кого? — спросил он, как будто надеялся, что она скажет "кошку или собаку".
Они продолжали идти в тишине, пока, в конце концов, Хендриксон не пробормотал: — Тот, кто уничтожает одну жизнь, уничтожает весь мир, а тот, кто спасает одну жизнь, считается спасшим весь мир…
— Что, черт возьми, это должно означать? — спросила она.
— Разве не поэтому ты хочешь усыновить ребенка?
— Никогда не думал, что услышу, как ты цитируешь Священное Писание.
Хендриксон пожал плечами. — Я слышал, как Трент Уискарвер однажды сказал это. Хотя я не думаю, что он в это верил. А ты?
Они подошли к той части ее забора, которая нуждалась в починке. Вместо ответа Хант наклонилась и взяла в руки одну из тяжелых балок. Она подняла его изо всех сил, резко выдохнув, когда вставила его конец в стойку. Это продержится, по крайней мере временно, до тех пор, пока она не сможет сделать нормальный ремонт. Она проделала это снова с другим концом балки. Затем она вытерла грязные руки о джинсы спереди. — Я уже начала процесс усыновления, — сказала она как ни в чем не бывало. — Я не спрашиваю твоего мнения. Я всего лишь прошу твоей помощи. Они требуют рекомендательных писем. Ты герой войны - одно твое слово может что-то значить.
Хендриксон не ответил. Они закончили свою прогулку, поужинали, и на следующее утро он уехал. Прошла неделя, месяц, потом еще несколько. Она починила забор на своей территории. Она перестроила дом на ранчо, превратив свой кабинет в детскую. Ее заявление об удочерении продолжало проходить медленный бюрократический процесс. Она предоставила банковские выписки. Она подчинилась интервью, посещениям на дому. Она знала, что шансы были против нее. Она была одинокой женщиной старше пятидесяти лет — или "в преклонном возрасте", — как выразился Департамент по делам детей, молодежи и семей штата Нью-Мексико. Но ничто из этого не дисквалифицировало бы ее. Она боялась, что ее дисквалифицирует то, что произошло в открытом океане три года назад. Доверит ли ее правительство ей взращивать одну-единственную жизнь после того, как доверило ей погубить стольких людей? Она не знала.
Затем, совершенно неожиданно, по почте пришло запечатанное письмо. Ей не нужно было его открывать. Хант понимала, что Хендриксон сделал для нее. Она направила это письмо в орган по усыновлению. Процесс продолжался. Шаг за шагом она прошла через это, превратив себя в будущую мать и превратив свое изолированное ранчо в подходящий дом. Социальный работник, назначенный к ее делу, серьезный чиновник, который казался невосприимчивым к болтовне и носил скромное золотое распятие поверх водолазки, напомнил Ханту коммандера Джейн Моррис, которая напомнила ей Джона Пола Джонса. Хант так поразило это сходство, что во время домашнего визита она предпочла посидеть одна в своей гостиной, а не ходить по дому с социальным работником, что было нарушением приличий, которое, вероятно, не пошло ей на пользу. Когда социальный работник закончила свой часовой осмотр, она вышла из детской и прокомментировала: — Никто не узнает, что вы служили на флоте, по этому дому. У вас нет ни одной фотографии.
У Ханта не было ответа, или, по крайней мере, она не чувствовала себя готовой дать.
Перед тем как она ушла, социальный работник сказал Хант, что в ближайшие дни ей позвонят по телефону относительно ее права стать приемным родителем. В последующие дни Хант почти не спала. Ее сны вернулись с такой яростью, какой она не знала с тех пор, как сразу после Шанхая.
Корабли выгружают свой груз….
В панике она ищет своего отца, зная, что никогда его не найдет …
Снова и снова по спирали закручивается сон, только усиливаясь в интенсивности. Пока однажды утром, посреди этого сна, ее не избавляет от знакомого ужаса звук…
У нее зазвонил телефон.
17:12 24 ноября 2038 года (GMT-6)
Канзас-Сити, Миссури
Спальня не менялась уже два десятилетия. Плакаты с изображениями истребителей, от "Корсара" до "Фантома" и "Хорнета". Плакат победы в Суперкубке 2017 года, когда Том Брэди стал козлом отпущения. На столе валялись университетские трофеи, мчащийся футболист, бьющий отбивающий, их плечи покрывал густеющий слой пыли. Рядом с трофеями были сложены книги по истории, в том числе книга в мягкой обложке с загнутыми краями "Черная овца Баа-баа", автобиография полковника Грегори "Паппи" Бойингтона. В центре стола лежало письмо, впервые вскрытое четыре года назад, конверт пожелтел от времени по углам. Он вернулся с "Энтерпрайза" вместе с остальными его личными вещами. Его отец хранил его там. Когда тоска по нему становилась невыносимой, его отец сидел за письменным столом и перечитывал письмо.
Привет, пап,
Вы, вероятно, услышите обо мне по телефону до того, как получите это письмо. Но на случай, если это займет гораздо больше времени, прежде чем мы поговорим, я хотел бы приложить ручку к бумаге. Последние несколько дней я много думал о Поп-попе. Мое первое воспоминание — это то, как он рассказывал мне истории из Тихого океана. Позже появились рассказы папы о Вьетнаме. И, конечно же, ваши истории. (Если бы вы были здесь, я бы попросил вас еще раз рассказать мне историю о верблюжьем пауке и листовом пироге.) Но больше, чем моя память обо всех этих историях, это моя память о том, что я хотел иметь свою собственную историю. Тот, который я мог бы вам рассказать. И будь я проклят, если я не собрал здесь несколько штук.
Мы ждали запуска уже несколько дней (погода была плохая), и это дало мне время подумать. Я хочу, чтобы вы знали, что я пошел на это с ясными глазами. Все, чего я когда-либо хотел, — это занять свое место в этой семье. И я чувствую, что сделал это. Но я подозреваю, что скоро от меня потребуют чего-то другого, чего-то большего, чем то, что должен был сделать ты, Поп или даже Поп-Поп. И если мне придется это сделать, я хочу, чтобы ты знал, что я не против. Если я последний в нашей семье, кто когда-либо летал, то вполне логично, что мне придется выложиться по максимуму. Когда вы строите цепочку, вы делаете последнее звено немного толще остальных, потому что это точка привязки. Наибольшее наказание всегда приходится на точку привязки.
