– Интересно, кто тебе кажется хуже? Министерство обороны или дьявол? – хихикнул Марк.
– Один черт, – махнул рукой Эзра. И вдруг посмотрел на Кауфмана, будто бы прозрев: – А если это действительно так?
– Даже если и так, то что? Какая разница? Это открытие не дает тебе ничего. Итак, подведем итог: ты уже махнул рукой на мир, который хотел сделать лучше, и готов отдать чертежи. Вопрос только в том, кому.
– Не передергивай, я не готов.
– Если бы ты правда не был готов, ты бы просто застрелился, – пожал плечами Марк. – Все твои проблемы тут же прекратились бы. Никаких угроз многострадальному человечеству, никаких моральных дилемм. Имей смелость быть честным. Поверь, не мне тебя осуждать.
Эзра хотел посмотреть на Марка, но не решился. Он смотрел в огонь, будто окаменев.
– Знаешь, в чем недостаток долгой жизни?
– Суставы ломит?
– Это тоже, но главное – за долгую жизнь можно сделать больше подлостей, чем за короткую.
Снова наступила тишина. Эзра ощущал, как его мысли замедляются, как они становятся похожими на длинных ленивых змей.
– Я себя чувствую уродом.
– Это и убивает в сделке с дьяволом. Не обстоятельства. Сделка с дьяволом – это сделка с совестью. И да, легче не станет. Никогда. Если сейчас ты испугаешься и сделаешь выбор, исходя из страха, то потом, когда страх уйдет, не простишь себе этого. Но вот что интересно. Трусость и смелость тут легко меняются местами.
– В каком смысле?
– Нужно быть смелым, чтобы застрелиться, или трусом? Нужно быть трусом, чтобы отдать чертежи оружия, способного уничтожить человечество, или смелым, чтобы жить с этим? И знаешь, это то, что будет тебя терзать годами. Вечный суд, в котором ты и обвинение, и защита. То ты докажешь себе, что это была смелость, то – что трусость. Это никогда не кончится.
– Боже. – Эзра взялся за голову.
– А еще, конечно, будешь думать что-то вроде: «Ну я и придурок, говорил мне Кауфман, учись в университете, найди нормальную работу, вали от этих чудес подальше».
– Это последнее, что меня сейчас беспокоит. Вообще ты можешь быть не прав. Может, все будет по-другому.
– О, поверь, я знаю, о чем говорю. Даже делая скидку на то, что ты почти неспособен сопереживать и заниматься самобичеванием. Будет очень плохо. В любом случае.
Они замолчали. Эзра долил себе коньяка и откинулся в кресле.
– Ты сказал, что выбирать надо, не руководствуясь страхом.
– Да.
– Но я в ужасе!
– Да, так это обычно и работает. Поверь, я совсем не удивлюсь, если ты не справишься с этим чувством. Оно больше тебя. Но у тебя есть шанс.
– С чего бы?
– Мы отбросили все то, что на самом деле тебя не волнует. Все эти моральные конструкции, которые ты построил, чтобы казаться себе благородным. И вот в итоге ты сидишь один на один со страхом, но так и не можешь выбрать – тюрьма или забвение. Выбор очевиден, только если забвение для тебя не страшнее тюрьмы. Там что-то есть, чего ты не хочешь потерять. И это что-то – твой единственный шанс. Единственное, на что ты можешь опереться. Все остальное ничего не стоит.
– Ты меня презираешь? – спросил Эзра.
– Посмотри на меня, я презираю всех. И больше всех себя. Если говорить о дерьмовых выборах, то ты жалкий дилетант по сравнению со мной. Если говорить о страхе, то я чемпион мира в этой дисциплине.
– Я тебе почему-то не верю.
– И это только начало твоего разрушения. Привыкай видеть презрение даже в слепых глазах.
– Как ты с этим справился?
– У меня было много времени, – ответил Кауфман.
Наступила тишина. Марк встал с кресла, взял полено и положил в камин.
– Кто она?
– Что? – не понял Эзра.
– Кто эта женщина, ради которой ты готов всю жизнь провести в тюрьме, лишь бы она тебя не забыла?
– Почему сразу женщина?
– Ну, я не знаю твоих предпочтений и предположил…
– Я не об этом!
– Ну тогда чего ради еще можно пойти на такое? Что еще может заставить бояться забвения?
– Не важно.
– Ну надо же. Тут только что твою душу препарировали, а вот такую важную информацию ты решил скрывать. Ну, дело твое, мне, в общем-то, ни к чему. Я только одного не пойму: почему ты тут со мной, в последний вечер своей нормальной жизни, а не с ней?
– Она не знает.
– И что же мешало ей сказать? Раздумья о судьбах человечества?
– Теперь мне кажется, что надо было.
– Да, примерно то, о чем я говорил. Струсил тогда, а больно сейчас.
– Да просто… Она старше меня на десять лет.
– Ну, вроде еще не старуха. В тридцать пять-то, очень даже.
– Да при чем тут это? – возмутился Эзра. – Просто у нее своя жизнь, она… не знаю… Взрослая, другая.
– Знаешь, какая единственная проблема в отношениях с женщиной старше тебя?
– Боже, ты и в этом разбираешься, ты хоть что-то в своей жизни не пробовал?
– Ездить пьяным за рулем.
– Как же ты упустил такую волнующую возможность? – фыркнул Эзра.
– Я потерял способность пьянеть задолго до того, как появились автомобили, – равнодушно заметил Кауфман.
– Ладно, какая там проблема в отношениях с женщиной, которая старше тебя?
– Очевидно, знакомство с ее друзьями. Ты же понимаешь, что демонстрировать людям, которые старше тебя, свое интеллектуальное превосходство очень сложно. Все кончается фразой: «Вы еще слишком молоды, потом поймете». А в остальном сплошные плюсы, особенно если ты не намерен всем вокруг что-то доказывать.
– Как у тебя все просто.
– Дурное дело нехитрое. Но, если серьезно, когда будешь выбирать между тюрьмой и забвением, помни о ней.
Снова наступила тишина. Эзра посмотрел на часы, и ему захотелось плакать. Он вдруг понял, что значит фраза «время утекает, как песок сквозь пальцы».
– Хочешь, макну тебя в дерьмо еще глубже? – нарушил тишину Марк.
– А это поможет?
– Ну, для чистоты пространства, так сказать.
– Давай, чего уж.
– Ты пришел ко мне за индульгенцией. Ты пришел, чтобы я разрешил тебе предавать, трусить, да что там, мир разнести. Так вот. Я не даю тебе такого разрешения.
Глава 27
Звякнул колокольчик, щелкнула табличка над дверью. Марк отстранился от стеллажа, который уже третий раз переставлял, и посмотрел на надпись. Торонто.
В лавку вошел мальчик лет семи в смешных коротких шортах и с очень серьезным лицом. Марк почему-то подумал, что так должен выглядеть разбойник-рецидивист, играющий пионера на детском утреннике.
