Она хоть и была заточена в своем персональном мирке, Эми все еще осознавала, что от нее многого ждут. Звукозаписывающая компания не требовала третий альбом, но Эми догадывалась, что так не будет продолжаться вечно. Отсутствие давления создало для нее иное давление – теперь, выиграв «Грэмми», она вознеслась до таких высот, что успех начинал ей вредить. Эми все еще стремилась бросать себе вызовы, но как она могла написать альбом лучше Back To Black? Ей было страшно. Она достигла вершины и волновалась, что это – потолок. Эми была не из тех, кто может стряпать хиты для чартов один за другим. Она бы ни за что на такое не согласилась. Ей необходимо было верить в то, о чем она пишет и поет, и новой песней Эми всегда хотела превзойти предыдущую.
На протяжении всей карьеры Эми я ни разу не видела ее во время репетиций с группой, но знала, как безмерно она их уважала. Особенно басиста и музыкального директора Дейла Дэвиса, с которым они работали с 2003 года. Но даже люди, отвечавшие за ее креативное звучание, не могли заставить ее работать.
Как-то раз сын Ричарда Майкл заскочил к Эми в Провс-Плейс, когда ее музыканты работали над созданием нового материала. В доме была балконная студия, располагавшаяся над гостиной. В середине записи Эми встала с дивана, поднялась по лестнице и зажгла трубку для курения крэка на глазах у всех присутствующих. Она вновь спустилась вниз и через минуту уже сидела на диване в полусознании без возможности говорить, думать или работать. С тех пор Майкл описывал ее как опустевшую, живой саркофаг. Я тоже это заметила – она превратилась в призрака, в разбитого человека, накрепко застрявшего в ловушке зависимости.
Марку Ронсону тоже доставалось. После Рождества Рэй Косберт договорился о том, что Эми запишет заглавную песню для нового фильма о Бонде – «Квант милосердия». Запись должна была состояться в апреле на студии с Марком. Они с Эми работали вместе после краха заместительной терапии. Эми отвечала за текст, а Марк должен был написать музыку. Но после четырех дней ожидания Эми в студии в Henley-on-Thames в Оксфордшире Марк почти вышел из себя. Когда Эми все же явилась, им удалось поработать лишь один день – все остальное время Эми была в отключке. Она была похожа на бездомную – неопрятная и временами несущая ерунду.
За следующие несколько недель жизнь Эми окончательно развалилась. Она ударила мужчину, не уступившего ей бильярдный стол в пабе Good Mixer, и заехала головой другому – он помогал ей сесть в такси. В конце апреля ее доставили в Холборнский полицейский участок, продержали там всю ночь и выпустили на следующий день с обвинением в нападении за случай в пабе. Рэй был с Эми в участке. Обычно ее сопровождали либо Рэй, либо Митчелл, либо я, но теперь всю подобную нагрузку взял на себя ее менеджмент.
В этот период мы с Митчеллом время от времени обсуждали наши последующие действия и гадали, что может все это остановить. Со всеми «если», «когда» и «но» мы словно бродили в темном лесу. «Будь что будет», – повторяла я себе снова и снова, и Эми как бы вторила мне. «Судьба знает свое дело, мам», – говорила она, хотя все ее привычки можно было изменить самоконтролем и сменой окружения. Она, вероятно, даже не думала, что может стать слишком поздно. Правильно это или нет, но и я слепо верила, что она внезапно кардинально изменит свою жизнь.
В начале мая, когда Рэй занимался отменой договоренности о песне для «Бонда», Эми приехала в Хенли, в студию Бэрри Барлоу, бывшего барабанщика и перкуссиониста прогрессив-рок группы Jethro Tull. В здании было две спальни с кухней и ванной на втором этаже и студией на первом. Все это находилось во владении Барлоу неподалеку от Хенли. Вместо того чтобы писать только тексты для «Бонда», чего от нее и хотели, она написала еще и музыку, а затем сцепилась с Марком из-за того, какой должна быть песня. Перед приездом Митчелла она разругалась с Блейком по телефону. Во время его заключения они постоянно были на связи, и именно после этой размолвки ее поведение перешло в стадию психоза.
Митчелл не всегда сообщал мне о происшествиях Эми, но в этот раз он позвонил. Он с трудом смог описать состояние, в котором застал ее. К тому времени, как он приехал в студию, Эми уже два дня находилась в наркотическо-алкогольном угаре и была совершенно не в себе. Ее руки и лицо были изрезаны, на щеке виднелся ожог от сигареты. Порез от стекла на руке был глубоким, она рыдала и истерично кричала. Для помощи была вызвана медсестра. Митчелл никогда не видел ее в худшем душевном состоянии.
Сестра Митчелла Мелоди тоже позвонила мне, расстроенная из-за Эми, и мы вместе направились в Хенли. Я придерживалась старых правил: оставаться спокойной, стараться смотреть на ситуацию рационально и не наказывать Эми за ее поступки. Но я не знала, сколько еще раз смогу через такое пройти.
Я отлично помню тот день, потому что стояла страшная жара и поездка в Шиплейк была преисполнена опасений. Вопрос о госпитализации Эми в психиатрическую клинику в рамках Закона о психическом здоровье поднимался уже не раз, и я помню, как мы с Мелоди обсуждали этот вопрос по дороге. Это означало, что Эми положили бы в больницу и лечили против ее воли. Но ее поведение было недостаточно опасным для того, чтобы ее посчитали угрозой для окружающих. Для точной оценки требовалось присутствие терапевта, представителя от медицинского сообщества и клинического психолога, но к приезду врачей поведение Эми обычно становилось нормальным и она успокаивалась.
Я не всегда участвовала в этих беседах, но идея о принудительном лечении моей дочери казалась мне несбыточной. Я знала ее с детства. Мне было известно, как важно для нее было контролировать свою жизнь самой. Малейшее ограничение независимости свело бы ее с ума. Было и без того мучительно наблюдать за тем, что она с собой творит, а думать, как ею будут управлять незнакомцы, было выше моих сил. Конечно, я хотела поступить лучшим образом, но принимать решение о принудительной госпитализации было невероятно сложно. Я полагала, что это – крайняя мера. Ситуация была куда хуже, чем перед «Грэмми». Как такое могло случиться?
Когда мы приехали, Эми чувствовала себя лучше, чем мы ожидали, но ее трясло, и она была перевозбуждена. Как только мы с Мел вышли из машины, мы тут же услышали знакомое «щелк, щелк, щелк». «Кругом фотографы, мам», – предупреждала нас Эми и не ошиблась.
Она стояла босиком на гравийной дорожке, одетая лишь в бра и шорты.
«Не стой тут босиком», – сказала я ей. Сейчас это кажется мне забавным. Учитывая, что Эми с собой делала, босые ноги были сущим пустяком, но я мыслила по-матерински.
«Я в порядке, мам, правда, но я хочу бросить наркотики», – повторяла она, бледная и измученная. Ее кожа выглядела ужасно. Но какая-то часть Эми не поддерживала это желание.
Чуть позднее, когда мы с Мел пошли гулять вдоль озелененного берега Темзы, Эми присоединилась к нам с гитарой. Мы наслаждались солнцем, а она перебирала струны, но на противоположном берегу были фотографы с огромными объективами, снимающие нас. Я никогда этого не забуду. Когда мы оставили Эми в Шиплейке – по ее просьбе, – я вновь потеряла путеводную нить.
На следующей неделе Эми вернулась в Лондон. За время ее пребывания в Шиплейке Митчелл встретился с адвокатами Эми и двумя полицейскими, занимающимися расследованием дела с курением крэка. Выяснилось, что Эми точно арестуют и предъявят ей обвинение в «предоставлении жилища для приема наркотиков и намерении снабжения наркотиками». Как и в случае с делом о взятке, по предварительной договоренности ее привезли в Лаймхаусский полицейский участок в сопровождении Рэя и ее адвоката. Эми была пьяна и, вероятно, употребила наркотики перед допросом, поэтому ей сказали вернуться через месяц.
