Признаюсь, что похороны Эми словно прошли мимо меня. Странно, но они просто случились. Слезы катились по щекам, но я не ощущала связи с этим событием. Стандартная служба, молитвы об усопшем и речь Митчелла – для меня тот день был словно еще одним выступлением Эми. К счастью, я не знала о том, что на службу пробрался журналист, открыто делавший записи. Охранники оперативно выпроводили его – как человек может опуститься так низко?
Когда мы закончили на Эджуэрбери, нам предстояло повторить церемонию в Голдерс Грин – шоу Эми, вторая часть. Количество прессы и людей на похоронах моей дочери превращало их в какое-то светское мероприятие. Какой еще семье приходилось проходить через этот ужасный фарс? Возле Голдерс Грин камер было еще больше, несмотря на то что предыдущая служба была призвана отвлечь внимание папарацци. Ничего бы не вышло.
День выдался мрачный, но были и поводы для улыбок. Музыкант Брайан Адамс решил добраться до второй церемонии, втиснувшись в одно такси с Майклом и Джессикой, его большими поклонниками. В конце концов Джессика вынудила его исполнить ее любимый хит «Love A Woman», подпевая кумиру. Эми бы оценила этот момент.
Прощание в Голдерс Грин не вызвало во мне особых эмоций. В конце часовни стоял гроб Эми, уже без драпировки, и я прошла возле него, ведя всех остальных гостей на выход. Пребывая в своем собственном мире, я нежно положила руку на крышку гроба.
«Прощай, Эми, я люблю тебя», – тихо прошептала я, замерев на секунду с прижатой к гробу ладонью. Я хотела прикоснуться к дочери в последний раз, и я не смогу передать вам своих чувств. Воспоминания об этом успокаивают и расстраивают меня одновременно. Правда в том, что я теряла ее уже много раз.
Остаток того дня и следующие три были наполнены и слезами, и смехом. К концу Шивы – времени, отведенном еврейской семье на скорбь и смирение с трагедией – я немного успокоилась, хотя шок не отпускал меня еще несколько месяцев. Для всего мира похороны Эми стали концом – для меня они были лишь началом. Каждый месяц все сильнее отдалял меня от живой Эми, но мне не хватало сил с ней проститься.
Тетушка Митчелла, Рени, и кузина Шелли приготовили неимоверное количество чая за те три дня. За мною, Алексом и Митчеллом присматривали абсолютно все. Наш дом был слишком тесным, чтобы позволить всем желающим присоединиться к Шиве, и синагога Southgate Progressive позволила нам приходить туда всю неделю, чтобы вспоминать Эми. У нас были и другие дела: 28 июля полиция закончила расследование и позволила нам входить в дом на Кэмден-Сквер впервые со дня смерти Эми. Это далось нам с трудом – мы все еще пребывали в шоке.
Кухня была не тронута с нашей последней встречи. Я взглянула на разложенные на столе фотографии и прошла в гостиную. Джейн и Митчелл уже были там – Джейн сидела, уставившись на диван. Наоми оставила на нем пять комплектов одежды и записку. Эми должна была пойти на свадьбу Ника Шимански 24 июля, а Наоми как раз уезжала на фестиваль за день до этого. «Повеселись, увидимся в понедельник», – написала она. Я стояла и смотрела на вещи, желая увидеть их на теле Эми.
Ричард пошел в студию на втором этаже, а позже признался, что обругал единственное фото Эми в доме всеми плохими словами. Такой взрыв эмоций был нормальным. Я тоже много раз мысленно ругала Эми за ее смерть. «За что ты так со мной?» – спрашивала я. Но время шло, и я все больше думала, как больно было Эми всю жизнь, раз она дошла до такого, – принять это было сложнее. На кухне не было ни крошки еды. В шкафах были лишь сотни пакетиков мармелада Haribo.
Спальня Эми не изменилась с момента ее смерти – на подушке даже осталась вмятина от ее головы. Ее стошнило в туалете, но никто и не подумал убрать там перед нашим приходом. Еще один душераздирающий момент. Ричард нашел испанскую гитару около ее кровати. Я открыла шкаф и достала оттуда все, с чем ассоциировала свою дочь: поношенные балетки, пару поло из ее коллекции для Fred Perry и два розовых бомбера для боулинга с вышитыми на них «Amywoo». Все остальное было ерундой. И мне не терпелось оттуда уйти. Бродя по комнатам, мы услышали, как фанаты поют «Back To Black» у ворот дома. Я замерла на лестнице, слушая их. Это было прекрасно, все внутри меня сжалось.
В последнюю ночь Шивы мы решили немного отвлечься от похорон и воспеть жизнь Эми в Jazz After Dark в Сохо – ее любимом пабе. Я радовалась сквозь слезы и наслаждалась вечером. Что может быть лучше, чем выступление Марка Ронсона и моего племянника Габриеля в качестве барабанщика, растворяющих нашу печаль в песнях Эми. Некоторые газеты написали, что нам не положено было устраивать этот праздник. В память об Эми я показываю средний палец всем, кто указывает семье, как ей следует переживать горе.
Теперь об Эми мне всегда напоминает ее музыка. Она мне очень нравится. Я люблю Эми, и моя жизнь не будет без нее прежней. Но она ушла, добившись всего, о чем большинство людей, а особенно женщин, могут только мечтать. Я часто вспоминаю строчку из интервью Эми: «Я буду петь, пока не умру», – хихикнула она. Она всегда хотела оставаться верной себе. Храни тебя Господь, Эми. У тебя получилось.
Эпилог. Жизнь после Эми
На дворе 9 утра, и в это чудесное апрельское утро 2014 года я высовываюсь в открытую дверь фиолетового самолета, летящего в четырех километрах над кембриджскими полями. Ветер бьет по моим лицу и телу – зачем же я вообще согласилась на этот прыжок с парашютом? Я сразу же приняла это предложение в 2013 году. А почему бы и нет? Жизнь дана для того, чтобы жить, и я решила, что склероз не помешает мне попробовать себя в этом деле. Но то были лишь разговоры. Теперь, перед прыжком, я чувствую себя иначе.
Отступать уже некуда. Мой прыжок уже дважды откладывался из-за непогоды, настала третья попытка. Пару минут назад, когда самолет только начал подниматься в небо над деревушкой Марч, превращаясь в маленькую отдаленную точку, я пыталась выкинуть из головы мысли о силе притяжения. Сейчас мои ноги бессильно свисают над пропастью. Я боюсь смотреть вниз, поэтому сжимаю зубы и поднимаю взгляд в голубое небо. Внутри все сворачивается, но, прежде чем я успеваю испугаться, опытный инструктор, пристегнутый ко мне, прижимает мою голову к себе и выбрасывает нас из самолета.
Мои глаза сощурены в панике, а руки плотно прижаты к груди. Ветер визжит вокруг меня, я падаю, падаю, падаю, испытывая то леденящий страх, то полнейший восторг. На скорости 200 км/ч я едва могу вдохнуть, твердая земля становится все ближе. Наконец парашют раскрывается, и мы начинаем медленно спускаться вниз – я понимаю, что вернусь домой в целости. Всю жизнь буду рассказывать об этом.
Прыжок с парашютом стал заключительным событием в цепочке празднований тридцатилетия Эми. При всем желании я не смогла бы не согласиться на сбор денег для Фонда Эми Уайнхаус, который мы с Митчеллом основали после ее смерти. Спустя три года после основания фонда, из идеи, пришедшей нам в головы спустя пару месяцев после кончины Эми, организация стала местом помощи множеству молодых людей – но об этом я расскажу позже.
Добираться до этого дня было и весело, и непросто. За годы после смерти Эми я смирилась с очевидным для меня фактом: я потеряла Эми задолго до ее ухода. Боль от ее кончины никуда не делась – не думаю, что какая-либо семья сможет пройти через такое, не поранившись. Мы с Митчеллом переживаем гибель дочери, Алекс пытается смириться с потерей сестры – и это не говоря о дядях, тетях, бабушках, дедушках и, конечно, друзьях. Мне говорят, что и мир потерял невероятный талант, но это переживания для других. Эми просто была моей старательной маленькой девочкой с большими мечтами.
