Встреча с Jackson 5 в «Гардене» изменила мою жизнь, как и встреча с Джеймсом Брауном в «Аполло». Но никогда прежде я не видел ничего похожего на группу Earth, Wind & Fire. Зрелище было умопомрачительным. Их песни – «Shining Star», «That’s the Way of the World», «Reasons» – были грандиозными хитами. Их костюмы были какие-то сверхъестественные: участники группы были похожи на королей с другой планеты. Меня пьянила полиритмия, чье действие усиливала пиротехника. Еще ребенком я почувствовал, что под огромными египетскими символами, пирамидами и знаками были спрятаны послания.
Аудитория EWF была более смешанной, чем у Джеймса Брауна в «Аполло», но фанк был таким же сильным, а толпа – такой же безумной. Мне нравилось смотреть, как Вердин Уайт играет на бас-гитаре, паря над сценой. Старший брат Вердина, Морис, был мастером своего дела. На своих записях он плавно сочетал несколько мелодий: вокал, струнные, духовые, ударные, фоновые звуки. В то же время его треки никогда не звучали грязно. Они дышали. Как ему это удавалось? Я должен был выяснить это. Я потратил годы, изучая его приемы.
Противоположностью этого опыта были вечера, проведенные с мамой и папой в изысканном отеле «Карлайл» в Верхнем Ист-Сайде. Это был еще один семейный ритуал.
Субботним вечером мы совершали приятную прогулку по Мэдисон-авеню. Мама в черном коктейльном платье, папа в темном костюме, а я в спортивной куртке и галстуке-бабочке. «Карлайл» был заведением старой гвардии, в котором бывали президенты, послы и кинозвезды, не привлекая к себе внимания. Справа от вестибюля находился бар «Бемельманс», стены которого украшали работы Людвига Бемельманса, человека, который рисовал иллюстрации для знаменитых детских книг Madeline. Затем мы отправлялись на свои места в кафе «Карлайл», которым управлял мамин друг Бобби Шорт.
В этом месте царила интимная атмосфера. Освещение было тусклым. Женщины в жемчугах курили Parliament. Мужчины в костюмах от Brooks Brothers пили мартини. А Бобби был в смокинге, лакированных туфлях-лодочках с черными атласными бантами и без носков. «Вот это шикарно», – заметил папа.
Бобби называл себя салунным певцом, но на самом деле он представлял собой нечто гораздо большее. Он играл на пианино легко и непринужденно. Его репертуар был просто огромен. Бобби обладал энциклопедическими знаниями о «Великом американском песеннике».
Он знал все мелодии, которые когда-либо написал Коул Портер. Бобби знал самого Коула. Еще он знал историю каждой песни – для какого мюзикла или фильма она была написана и кто первый ее спел. Бобби был красноречив и остроумен. Добрейший человек. Поскольку он обожал маму, то позаботился о том, чтобы у нас был столик с лучшим видом. Розовый луч прожектора осветил его улыбку. У него была аристократическая осанка. Бобби выступал с такой естественной грацией, что даже такой ребенок, как я, влюбленный в Jackson 5, Джеймса Брауна и Earth, Wind & Fire, научился влюбляться в песни, написанные полвека назад.
Я не был без ума от еды в «Карлайле» – она была слишком изысканной и шикарной, – но мне нравилось, что метрдотель и официанты называли меня «господин Леонард». После первого сета Бобби совершал обход. Люди из Ньюпорта, с Французской Ривьеры и побережья Амальфи жаждали аудиенции у этого необыкновенного джентльмена. Они заискивали перед ним, как перед королевой Англии.
Бобби садился за наш столик, чтобы узнать новости из жизни семьи Кравиц. Какой будет следующая мамина постановка? Над чем работает папа у себя на NBC? Знаем ли мы, что к нему вчера вечером приходила Нина Симон? «А как насчет тебя, молодой человек, доставляешь неприятности в школе или ведешь себя как хороший мальчик?» Он гладил меня по голове и говорил, что видел, как я изучаю его игру на пианино. Бобби знал, что я люблю музыку. «В следующем сете, детка, – сказал он, – я сыграю для тебя какой-нибудь фанк-блюз, чтобы ты понял, что я не какой-то там старый чудик».
И он это сделал. Бобби затянул похабный блюз Бесси Смит. Я был еще слишком мал, чтобы понимать сексуальные намеки, но чувствовал грубость ритма. Исполняя «Romance in the Dark», Бобби встал из-за рояля, повернулся спиной к публике и начал потирать и обнимать себя, как будто его руки на самом деле принадлежат прекрасной незнакомке, которую мы не видим. Я был в восторге. Бобби научил меня, что, независимо от утонченности стиля и элегантности обстановки, главное – это душа.
Есть одна знаменитая история о том, как мама и папа взяли дедушку Альберта в свое любимое место, The Rainbow Room, чтобы он посмотрел на своего кумира, Эллу Фитцджеральд. Элле сказали, что среди зрителей есть ее большой поклонник, поэтому в середине выступления, начиная исполнять «Someone to Watch Over Me», она протянула руку, чтобы взять дедушкину ладонь, и посмотрела ему в глаза. Он замер на месте. Дедушка так нервничал, что просто смотрел на нее, как будто вот-вот упадет в обморок. Он не мог даже подумать о том, чтобы протянуть ей руку.
После шоу бабушка Бесси почувствовала к нему отвращение. «Альберт, – упрекнула она, – у тебя наконец-то появился шанс, а ты его упустил».
Это единственный раз, когда я помню, как мой дед потерял дар речи. Например, на матчах с участием «Метс» он не переставал болтать, кричать на судей, подбадривать своих ребят. Перед тем как отправиться на стадион «Шей», я надел футболку «Метс», которую мама переделала специально для меня. Она вышила номер «23», под которым выступал Клеон Джонс, мой любимый игрок. То были дни Тома Сивера и Расти Стауба. Несмотря на счет, мы оставались до последнего и, охрипшие, покинули игру.
Еще мне понравилась игра в шахматы, которую для меня открыл мой друг Майкл Лефер. Я быстро сообразил что к чему и, хоть так и не достиг мастерства Майкла – он готовился стать профессионалом, – вполне мог постоять за себя. Я вступил в шахматный клуб, изучил стратегию и развил свою технику, в конечном счете играя с таймером. Понадобилось некоторое время, но как только я понял структуру, появилась и свобода – как в джазе. Шахматы соединились с музыкальной стороной моего мозга. Все дело было в ритме. Думай, делай шаг, щелкай. Думай, делай шаг, щелкай.
Бабушка Бесси играла в бинго. Она водила меня в свою церковь, где я узнал, что это не такая простая игра, как может показаться. Все потому, что бабушка работала сразу с пятью карточками. Она усаживала меня рядом с собой и объявляла своим талисманом. Бабушка регулярно выигрывала, а однажды в награду за мое терпение отвезла меня на метро на рождественское представление в мюзик-холл «Радио-Сити», чтобы посмотреть на The Rockettes.
Культурная стимуляция не прекращалась ни на минуту. Дедушка Альберт, который любил классическую музыку, постоянно включал радио WQXR. Они с мамой всегда возили меня в Линкольн-центр, чтобы я познакомился с такими артистами, как Андре Уоттс, который был одним из первых афроамериканцев, прославившихся в роли концертного пианиста. Потом были Стефани Миллс в мюзикле «Виз», Шерман Хемсли в «Перли», Линда Хопкинс в «Я и Бесси», Клифтон Дэвис в «Двух веронцах». И всегда самым волнительным было пойти с мамой на внебродвейские постановки, например «Сон на обезьяньей горе» с Роско Ли Брауном.
