Через неделю мама отвезла меня в офис хора, который располагался в здании Музея науки и промышленности неподалеку от Университета Южной Калифорнии. Меня представили руководителю, Дугласу Неслунду, который сел за рояль, сыграл несколько нот и попросил меня их спеть. Он услышал, что у меня есть задатки. Затем он сыграл мелодию и попросил меня ее повторить. Я прошел и это испытание.
Мистер Неслунд сказал маме, что я достаточно хорош для учебного хора и если хорошо себя зарекомендую, то у меня появится шанс попасть в концертный хор. Но до этого мне нужно было научиться читать с помощью старого метода, разработанного венгерским композитором Золтаном Кодаем, который использовал жесты для представления музыкальных нот. Поскольку многие хоровые композиции были на немецком, итальянском, французском и даже латинском языке, мне приходилось осваивать совершенно незнакомые мне разновидности произношения. Мистер Неслунд спросил, готов ли я к работе. Я не был уверен, но все равно согласился. Он напомнил мне, что предъявляет высокие требования к своим хористам. После Венского хора мальчиков Калифорнийский ансамбль был лучшим в мире. Туда допускались только опытные певцы.
По дороге домой мама спросила, готов ли я к изнурительным урокам после школы. Она хотела, чтобы я решился на это, но при этом не забывала, что по всем остальным предметам, кроме музыки, я был далеко не самым прилежным учеником. Но это же музыка. Так что я записался. Мне понравилась сама идея присоединиться к братству детей моего возраста, которые серьезно относятся к пению.
Я пошел до конца, потратил несколько месяцев на обучение, и в итоге меня приняли в концертный хор. За этим последовало целое лето еще более интенсивных репетиций. В конце того лета мы сдали тот же самый вступительный экзамен, который сдают при поступлении на музыкальное отделение Университета Южной Калифорнии. А мне было всего двенадцать. Тогда мы были готовы к концертному сезону: симфониям, операм, записям и тому подобному. Я обнаружил, что действительно понимаю и ценю классическую музыку. Родители мной гордились.
Годы, проведенные в хоре, оказались грандиозным опытом. Они стали моим единственным официальным музыкальным образованием. Формально я не обучался R&B или рок-н-роллу. Этому я учился на ощупь. Но развитие вокальных техник под руководством требовательных инструкторов оказало неоценимую помощь. Я научился петь с помощью диафрагмы. Я научился контролировать дыхание, произношение, высоту звука. И я был в восторге от того, что стоял на сцене с целым оркестром, вдыхая всю полноту его звучания, когда мы пели мелодии, написанные несколько столетий назад.
Еще одно большое преимущество заключалось в возможности завести друзей на всю жизнь. Мой приятель по хору, Финеас Ньюборн III, обладал развитым музыкальным чутьем. Его отец, в честь которого и назвали моего приятеля, был блестящим бибоп-пианистом, дядя Кэлвин был великим блюзовым гитаристом, а его крестный отец, Рэй Браун, был лучшим джазовым басистом в мире. Финеас был с характером – милый, проницательный и остроумный, – а в его душе не было ни капли подлости. Он жил в Леймерт-Парке, районе Черных искусств неподалеку от Креншо, чуть ниже по склону холма от нашего дома.
Двоюродный брат Финеаса, Джоуи Коллинз, тоже выступал в хоре. Джоуи и его мама жили в Болдуин-Хиллз, недалеко от Кловердейла. Как и Финеас, Джоуи обладал прекрасной энергетикой и проявлял большую любовь к музыке. Эти двое стали мне как братья.
Однажды Финеас и Джоуи стали свидетелями ужасного инцидента.
Нас, мальчиков из церковного хора, везли домой после репетиции. Миссис Коллинз, мама Джоуи, сидела за рулем, а бабушка Джин – на переднем сиденье. Она переехала в Лос-Анджелес после смерти дедушки Джо и теперь жила в «Парк Ла Брея», большом жилом комплексе, где проживало много бывших ньюйоркцев, в еврейском районе Фэрфакс.
Мы решили заехать в «Тауэр Рекордс» на бульваре Сансет. Это было одно из моих любимых мест – магазин пластинок размером с супермаркет. Пока все бродили вокруг, я побрел в секцию с KISS и заметил кучу их кассет. Недолго думая я сунул одну из них в карман джинсов. Это было так легко, что я стащил еще одну. Я огляделся по сторонам. Проход был пуст. Все шло как по маслу. Так почему бы не засунуть третью кассету в карман рубашки, а четвертую и пятую – в задние карманы джинсов, где они свободно, но надежно прилегают к талии? Никого не было видно. Я был готов. Я был спокоен. Увидев, как мои друзья и бабушка Джин направляются к двери, я последовал за ними.
Как только я переступил порог и оказался на парковке, меня схватила чья-то рука. Я огляделся и увидел рожу огромного охранника.
Попался.
Сердце ушло в пятки. Он отвел меня в служебную комнату, где менеджер магазина сказал: «Тебя поймали с поличным. Ты же понимаешь, что это значит? Ты отправишься в тюрьму. Это тебе не шутки. У тебя товаров больше чем на шестьдесят долларов. Это серьезное преступление. Тебя выгонят из школы. Твоя жизнь разрушена. Ты здорово облажался».
Эта тирада продолжалась еще десять минут, пока я дрожал как осиновый лист. В самом конце, когда я уже думал, что охранник вызовет полицию, он сказал: «Не знаю почему, но в этот раз я сделаю тебе поблажку. Я тебя отпускаю. Но никогда больше не показывайся в этом магазине».
Я вздохнул самым большим вздохом в своей жизни. Облегчение было невероятным. Я, наверное, раз десять поблагодарил менеджера. Я был свободен, но ведь мои друзья и бабушка видели, как меня схватили, так что мне все равно предстояло чертовски дорого за это заплатить. Я не сомневался, что бабушка Джин, которая была вне себя от ярости, тут же расскажет все маме, как только мы приедем домой. И она так и сделала. К счастью, папа был на работе.
Мама пришла в ярость. Мой поступок противоречил ее ценностям. Моральный кодекс моей матери был прост: никогда не лги. Никогда не жульничай. Никогда не воруй. Она отправила меня к себе комнату, где я целый час ждал ее возвращения. Мама хотела, чтобы я подумал о том, что натворил. Мне было стыдно и неловко. Чем дольше я ждал, тем хуже себя чувствовал. Когда она снова вошла в дверь, то уже взяла себя в руки. Мама хотела узнать, почему я украл кассеты. Я честно сказал, что у меня не было денег на их покупку, но мне очень сильно хотелось их иметь. Она спросила, знаю ли я, насколько эгоистично и избалованно звучит эта отговорка. Неужели я действительно думал, что моя жизнь закончится, если у меня не будет этих кассет группы KISS? Понимал ли я вообще, насколько ей обидно осознавать, что ее ребенок не видит разницы между добром и злом?
Все, что я мог сделать, – это извиниться и пообещать, что такое больше никогда не повторится. Меня ранили ее слова о том, насколько глубоко она разочарована во мне, но еще больше меня беспокоило то, что сделает папа, когда обо всем узнает. Меня бы посадили под домашний арест на целый год. Но потом, во второй раз за день, мне сделали поблажку.
– Я ничего не скажу отцу, – сказала мама.
ЧТО?! Я не мог поверить своим ушам. Я был в шоке. Мама никогда ничего не скрывала от отца. Это было бы против ее правил. Но, думаю, она знала, что он выйдет из себя, услышав о случившемся, и наши с ним отношения никогда не станут прежними. У этой женщины были серьезные моральные принципы, но вместо них она выбрала меня.
