В Нью-Йорке я вернулся в Бруклин, где остался дом бабушки и дедушки на пересечении Труп-авеню и Косцюшко-стрит. Там всегда была для меня комната. На Манхэттене я останавливался у Бернштейнов (моего приятеля Адама и его отца, промоутера Сида Бернштейна) в их роскошном доме на Парк-авеню, 1000. Однако, не желая злоупотреблять их гостеприимством, я двигался дальше. Когда никто из моих старых приятелей в Верхнем Ист-Сайде не имел возможности пустить меня переночевать в квартире их родителей, я спал на полу лофтов, принадлежавших моим друзьям из Ист-Виллидж. Я был повсюду сразу.
В Нью-Джерси я оказался из-за Тиши Кэмпбелл. Мы поддерживали связь со времен мюзикла «Меня никто не знает», и я не мог дождаться нашей новой встречи. Она была на пару лет младше меня, но уже была профессионалом – неотразимой девушкой, которая умела играть, петь и танцевать с уверенностью человека вдвое старше ее. Я был влюблен в ее голос. Я видел в Тише певицу, и мне хотелось писать и продюсировать для нее песни.
Притяжение между нами было настолько велико, что через несколько недель я оказался у них дома в Ист-Ориндж, недалеко от Ньюарка, города, где она выросла. Места там было немного. В доме жили мама Тиши, певица Мона Рей, ее тетя Шэрон, сын Шэрон Эдди и три брата Тиши – Тэй, Джермейн и Стэнли. Вся семья тепло приняла меня, хотя ее мать не хотела, чтобы я спал в одной комнате с ее дочерью. Но поскольку у Моны Рей были концерты, она уходила по вечерам, давая нам время проскользнуть в спальню и повеселиться. Когда приходило время ложиться спать, вместо «Иди в кровать, Ленни» тетя Шэрон язвительно говорила: «Иди на пол». Моей кроватью был ледяной деревянный пол.
Несколько раз мы с Тишей ходили в ночной клуб Mr. G’s, где Мона Рэй собирала своих зрителей. Эта женщина умела петь. Когда она исполняла «God Bless the Child» Билли Холидей, я подумал о маме. Это была ее любимая песня и одна из ее мантр: «Боже, благослови ребенка, у которого есть только он сам». Выступление становилось еще душевнее, когда Мона Рей звала Тишу спеть дуэтом.
Мона свела Тишу с Реджи Лукасом, продюсером из Джерси, который работал с Мадонной. Мои представления о том, в каком направлении ей следует двигаться, выглядели иначе. Я видел в ней скорее Уитни, чем Мадонну. Но Мона была довольна тем, как обстоят дела. Зачем Тише меня слушать, когда у нее за спиной стоит профессиональный продюсер с готовыми хитами? У меня и счета-то такого не было.
Несмотря на наши разногласия, мне нравилось жить в Ист-Оранже. В доме Тиши шла бурная жизнь. Люди постоянно приходили и уходили, днем и ночью. Это было весело. Временами в доме почти не было еды. Братья Тиши сражались за последние два куска болонской колбасы. Нам приходилось импровизировать. Мы открывали шкаф, брали коробку макарон с сыром Kraft и бросали туда пакетики с приправами из коробки с луковым супом Lipton. Так мы и питались, и на самом деле это было вкусно. Мы с Тишей питались «липтоном» и любовью.
Как и я, Тиша мечтала жить творческой жизнью. Она была свободной душой с прекрасным сердцем. Просто чтобы быть рядом с ней и ее семьей, я отважился на долгий путь из Нью-Йорка с использованием метро, скоростного поезда до Джерси и троллейбуса до Ист-Оранджа.
Один инцидент выбил меня из колеи. По дороге домой из города я уже собирался бросить жетон, чтобы сесть на скоростной поезд, как вдруг понял, что мои карманы пусты. Ничего страшного. Я решил просто перепрыгнуть через турникет. В этом не было ничего сложного, и я приземлился на обе ноги. И тут кто-то схватил меня за шею. Я обернулся. Это был полицейский, и у него для меня было только одно слово: «Попался». Он поймал меня с поличным на той самой неделе, когда местный мэр устраивал показательную расправу над уклонистами от оплаты проезда.
Я тут же оказался в автозаке, прикованный наручниками к наркоману, который только что наложил в штаны. Я чуть не задохнулся от вони. Машина двигалась медленно. Вонь становилась все сильнее. Дорога до управления заняла целую вечность. Оформление заняло еще два часа. Я попросил сделать звонок. Человек, которому мне нужно было позвонить, был именно тем, кому я не хотел звонить, – моим отцом. Я знал, что у него есть нужные связи, но понимал, что мне придется признать свое поражение. Мне придется не только сказать, что я в тюрьме, но и объяснить, почему.
Тем не менее я сделал то, что должен был сделать. Я позвонил папе, и, к моему большому удивлению, он был спокоен. Никаких лекций, упреков, никаких криков. Он позвонил своему другу Барри Слотнику, уважаемому адвокату по уголовным делам, известному тем, что успешно защищал боссов мафии. Интересно, случайно не дядя Винни познакомил его со Слотником?
Как бы то ни было, Слотник со всем справился. Через час адвокат вызволил меня, заплатив небольшой штраф.
Спасибо, мистер Слотник.
Спасибо, папа.
Была только одна загвоздка: пока я был под стражей, компьютерная система тюрьмы вышла из строя. Это означало, что они никак не смогут меня отпустить. Мне пришлось провести ночь в этой консервной банке.
У меня такое чувство, что папина готовность помочь на самом деле приносила ему удовлетворение. У него получилось показать мне, мятежному сыну, свою власть. Он мог дергать за ниточки и вытаскивать меня из передряг. Как бы сильно я ни обижался на него, он все равно был мне нужен. Мне было необходимо, чтобы он подтолкнул меня стать сольным артистом и чтобы он не позволил мне продать права на свои песни. Мне не хотелось признаваться в этом, но я нуждался в нем.
Оказавшись на улице, я достал немного денег, заплатил за проезд и наконец добрался до Ист-Оранджа. Мы с Тишей прожили вместе несколько месяцев. Затем она получила работу в Англии – роль одной из трех певиц, как из группы Supremes, в киноадаптации «Магазинчика ужасов». Позже она сыграла главную роль в фильме Спайка Ли «Школьные годы чудесные». Ее карьера шла своим чередом, но в том направлении, которое уводило ее от меня. Мы оставались близки, но свет любви угас, и вскоре мы расстались.
В городе становилось все мрачнее. Несмотря на большое количество друзей, у меня были проблемы с ночлегом. Я целыми днями и ночами ездил на метро из Бронкса в Нижний Манхэттен. Деньги были на исходе, приближалась зима, и мне нужно было шевелиться.
Одним серым зимним днем 1983 года я понял, что не люблю этот город. Я шатался от одного временного пристанища к другому. С Гудзона дул сильный холодный ветер. На мне были обычные джинсы, джинсовая куртка и рваный шарф, и даже в январский снег я все еще носил сандалии с белыми гольфами. Я не брился уже несколько недель – никогда не был большим любителем бритья, – а волосы были уложены в шерстяную шапочку, которая была мне велика. Когда пошел снег, мне приснилось багамское солнце. Я воспользовался добротой своих друзей и должен был обдумать свой следующий шаг. По сути, я был бездомным. Но в этом не было ничего нового – кочевой образ жизни был для меня не нов, – и я не волновался. Возможно, это все из-за осознания, что родители не позволят мне умереть с голоду. У меня ничего не было, но я жил в мире изобилия. Моя работа заключалась в том, чтобы следить за музыкой.
