Тот факт, что я, получив это заявление наследника престола, продолжал идти по избранному мною пути, является красноречивым доказательством, что я отнюдь не заботился сохранить свой министерский пост после смены на престоле, которая, в сущности, могла наступить очень скоро. Тем не менее кронпринц вынудил меня подтвердить это ему лично в одном разговоре, о котором я скажу ниже.
Король был поражен тем, что в «Times» от 16 и 17 июня было напечатано: «Принц позволил себе во время служебной поездки по военным делам высказать мнения, противоречащие политике государя, и взять под сомнение его мероприятия. Самое меньшее, что он мог сделать, чтобы снять это тяжелое оскорбление, – это взять свои слова обратно. Король этого потребовал от него в письме, где добавил, что, если кронпринц откажется, он будет лишен своих званий и постов. Принц, как говорят, с согласия ее королевского высочества принцессы, написал весьма решительный ответ на это требование. Он отказался взять обратно что‑либо из сказанного, предлагал сложить с себя командование и звания и испрашивал разрешение удалиться со своей супругой и семьей в такое место, где на него не могло бы пасть подозрение, что он каким бы то ни было образом вмешивается в государственные дела. Письмо это, как говорят, превосходно, и принц имеет счастье гордиться тем, что его супруга не только разделяет его либеральные взгляды, но также в состоянии оказать ему подобную поддержку в столь важный и критический момент его жизни. Нелегко представить себе более затруднительное положение, нежели положение кронпринца и его супруги, лишенных советника и имеющих дело со своевластным монархом и губящим [страну] кабинетом, с одной стороны, и возбужденным народом – с другой».
Расследование о том, кто передал эту статью в газету, не привело к каким‑либо определенным результатам. Ряд обстоятельств давал основание заподозрить советника миссии Мейера. Более подробные сообщения депутата Братера в «Grenzboten» и в «Suddeutsehe Post» исходили, видимо, от одного второстепенного немецкого дипломата, который пользовался доверием кронпринца и его супруги, сохранил порученные ему рукописи принца и четверть века спустя злоупотребил доверием, нескромно опубликовав эти рукописи.
Я никогда не брал под сомнение уверения принца, что он ничего не знал об этой статье, даже и после того как прочел одно его письмо к Максу Дункеру от 14 июля
[31], в котором он писал, что не был бы особенно удивлен, если бы со стороны Бисмарка сумели завладеть копией его переписки с королем.
Я полагал, что инициаторов этой статьи следует искать там же, откуда, по моему мнению, исходило влияние, определившее поведение кронпринца. Наблюдения во время войны с французами и опубликованные недавно извлечения из документов Дункера подтверждают мое тогдашнее мнение. Если в течение четверти века целая школа политических писателей могла преподносить и рекомендовать континентальным народам в качестве образца для подражания то, что они называли английской конституцией и о чем имели весьма отдаленное представление, то вполне понятно, что кронпринцесса и ее мать не признавали своеобразия прусского государства и невозможности управлять им при помощи сменяющихся парламентских групп; вполне понятно, что из этой ошибки проистекала и другая, а именно: опасение, что в Пруссии XIX столетия повторится та внутренняя борьба и те катастрофы, которые испытала Англия в XVII столетии, если у нас не будет введена та система, которая положила конец этой борьбе. Я не мог установить, достоверно ли было полученное мной тогда известие, будто в апреле 1863 г. королева Августа приказала президенту Лудольфу Кампгаузену, а кронпринцесса – барону фон Штокмару разработать меморандумы с критикой внутреннего состояния Пруссии и довести их до сведения короля; но что королева, к числу приближенных которой принадлежал советник миссии Мейер, чрезвычайно боялась возможности стюартовских катастроф, – это было мне известно; еще в 1862 г. это ясно выразилось в том подавленном настроении, в котором король возвратился из Бадена, где праздновался день рождения его супруги. Партия прогрессистов, которая вела борьбу с королевской властью и со дня на день рассчитывала на победу, не упустила случая изобразить в прессе и через отдельных лидеров положение в таком свете, который должен был особенно сильно подействовать на женские души.
II
В августе кронпринц посетил меня в Гаштейне; чувствуя себя там более свободным от английских влияний, он в духе своей первоначальной несамостоятельности и уважения к отцу скромно и любезно объяснил свое поведение недостаточной политической подготовленностью и тем, что стоит в стороне от дел; он говорил без стеснения, тоном человека, который видит, что был неправ, и объяснил свой поступок посторонними влияниями.
В сентябре, после того как король вернулся вместе со мной в Берлин через Баден, а кронпринц проехал туда прямо из Гаштейна, снова взяли верх влияния и опасения, побудившие его выступить в июне. На другой день после того, как было решено распустить палату депутатов, он писал мне:
«Берлин, 3 сентября 1863 г.
Я сообщил сегодня его величеству те взгляды, которые я изложил вам в письме из Путбуса (точнее – Штеттина) и которые я просил вас не сообщать королю, пока не сделаю это сам. Вчера в совете принято решение, чреватое последствиями; в присутствии министров я не хотел возражать его величеству; сегодня я это сделал; я высказал ему свои сомнения, изложил ему мои серьезные опасения относительно будущего. Отныне королю известно
[32], что я решительный противник министерства.
Фридрих‑Вильгельм».
Теперь пришлось обсудить также и просьбу, высказанную уже ранее кронпринцем в письме от 30 июня об освобождении его от участия в заседаниях государственного министерства. Следующее письмо министра фон Бодельшвинга, от 11 сентября 1863 г., показывает, каковы были в то время отношения между обоими высочайшими особами:
«Не зная наверное, когда именно вы вернетесь из предпринятой вами поездки, вызванной столь печальным обстоятельством
[33], и буду ли я иметь возможность тотчас по вашем приезде говорить с вами, сообщаю вам письменно, что, согласно приказанию его величества, переданному мне флигель‑адъютантом, я сообщил адъютанту его королевского высочества кронпринца по вашему поручению о вашем поспешном отъезде и о причине вашего отъезда. Я просил его далее поставить о том в известность его королевское высочество на тот случай, если ваша просьба о назначении вам аудиенции уже была ему передана или если эта аудиенция уже была назначена. Его величество, как передал мне принц Гогенлоэ, со своей стороны не счел уместным говорить с кронпринцем о вашем отъезде и об испрошенной аудиенции».
Король принял решение, что кронпринц должен по‑прежнему присутствовать на заседаниях государственного министерства, как это было заведено с 1861 г., и поручил мне убедить его в этом. Испрошенная с этой целью аудиенция, кажется, не состоялась, так как, мне помнится, я воспользовался тем, что кронпринц по недоразумению приехал на заседание министерства, которое в тот день не состоялось, чтобы заговорить с ним об этом деле. Я спросил его, почему он держится так далеко от правительства, – ведь через несколько лет это будет его правительство; если он имеет несколько иные принципы, то ему следовало бы не быть в оппозиции, а подумать о том, как бы содействовать [будущему] переходу. Он резко отклонил это, предполагая, по‑видимому, что я хотел подготовить себе почву для перехода на службу к нему. На протяжении многих лет я не мог забыть того враждебного выражения и олимпийского величия, с каким это было сказано; я до сих пор вижу откинутую назад голову, вспыхнувшее лицо и взгляд, который он бросил на меня через левое плечо. Я подавил свое собственное волнение, подумал о Карлосе и Альбе (акт II, сцена 5) и ответил, что говорил в приливе династических чувств, желая снова наладить более близкие отношения между ним и отцом в интересах страны и династии, коим вредит происшедшее между ними отчуждение; я сделал в июне все от меня зависящее, чтобы удержать его высочайшего отца от решений ab irato, так как в интересах страны и в борьбе против парламентского господства я хочу сохранить согласие в королевской семье. Я преданный и верный слуга его державного отца и желаю, когда он вступит на престол, найти вместо меня такого же преданного слугу, каким я был для его отца. Я выразил надежду, что он отбросит мысль, будто я стремлюсь со временем сделаться его министром; этого никогда не будет. Он так же быстро успокоился, как и пришел в раздражение, и закончил разговор дружескими словами.
