– Мы знаем, что они есть. – Колокольчик звякнул, описав широкую дугу. – Нам про них куколки рассказывали и ещё тот дядя, который подарил мне колокольчик, чтобы мы всегда могли находить друг друга. – Он наклонился вперёд и перешёл на громкий шёпот. – А иногда мы даже слышим, как они открываются и закрываются. Но мы не можем входить в двери, мы только по улице можем кататься.
– Но почему? – Словно мутная плёнка медленно сползала с глаз, позволяя увидеть окружающее яснее и шире. Постепенно до моего сознания стала доходить вся абсурдная и вместе с тем фатальная безысходность их положения. Привратник говорил, что для каждого в этом Лабиринте есть свой выход, но если эти дети не могут воспользоваться ни одной дверью, то для них никакого выхода не существует? Но тогда получается, что этот уродливый нумизмат бессовестно соврал мне. Может тогда прав был господин мэр? Может, отсюда действительно нет никакого выхода, и всё, что нам остаётся – это лишь выбрать то, чего нам больше всего хочется и, отдавшись выбранному желанию, стать частью Лабиринта? Но эти мальчишки! Они ведь и частью Лабиринта не являются! Сомневаюсь, что у таких крошек вообще есть какие-то конкретные желания, тем более, настолько сильные, чтобы называться страстями. Разве только чтобы кто-то поиграл с ними. А это значит, что они здесь как пленники. Заложники Лабиринта, не принадлежащие ему и не имеющие никакой возможности из него выбраться. Погружённые в темноту бесприютные странники.
– А я не знаю. – Он пожал розовыми плечиками. – Просто не можем. Вот. – Вот так вот. Всё просто и понятно. – А кто твой друг, которого ты ищешь? Он тоже Костя плачу? – Гонявшиеся друг за дружкой малыши, теперь встали поближе и внимательно прислушивались к разговору.
– Мой друг – чудесный и очень добрый щенок. А ещё он так звонко гавкает, прям как твой колокольчик. – Молчавший до этого велосипедист в салатовом ползунке что-то радостно зашептал на ухо моему первому знакомому, энергично ёрзая в своём креслице.
– Он говорит. Говорит, что слышал такие звуки, как колокольчик, из домика куколок. – Мой знакомый подъехал ближе.
– Гав! Тяв! Гав! – Подтвердил малыш в салатовом, старательно изображая услышанное.
– Он сначала подумал, что это наш колокольчик, но когда услышал, что он доносится из-за двери, тогда, тогда он понял, что это кто-то другой.
– Я раньше не был в этом городе и не знаю, где этот домик куколок находится.
– Там же где и куколки. – Его голос словно говорил мне – ну это же так просто, ты чего? Колокольчик звякнул, вытянувшись в сторону просвета между домами, откуда приехали малыши. – А мы можем сходить туда с тобой, если хочешь.
– Это было бы чудесно! – Я вновь увидел себя со стороны. Взрослый, зрячий мужчина, окружённый маленькими потерявшимися детками, которых никто не ищет. Осознание собственной беспомощности захлёстывало сознание, порождая чувство вины перед этими малышами. Я ничем не мог им помочь, даже не видел никакого способа избавить их от этих намертво приросших к детским головкам тугих повязок. А они, маленькие, слепые, не знающие, где находятся, и многого не понимающие. Они могли мне помочь, делали это. Не раздумывая и не сомневаясь, они уже поворачивали туда, куда указал их колокольчик. – Вы очень добрые. – Голос был чужим, сиплым. Не уверен, что сказал это вслух.
– Пойдём, пойдём скорее, мы познакомим тебя с куколками! – Малыш в сиреневом катился впереди всех.
– Гав! Тяв! Мы, мы, мы едем к куколкам! – Радостно заливался их друг, который слышал голос Дружка. – Гав! Тяв! Гав! Ура! – Вот бы их познакомить с Дружком. Уверен, что щенок с радостью поиграл бы с ними.
– А ты тоже добрый, Костя плачу. – Всё-таки я сказал это вслух. Прижатый к рулю колокольчик ласково позвякивал на неровностях брусчатки. – Ты им понравишься!
***
Надо признать, что вид города изнутри оказался ещё более унылым, чем снаружи, когда я лицезрел его издалека, шлёпая по шпалам. Нависавшие над головой линии крыш на однообразно-чёрном фоне, вымощенные брусчаткой улочки в обрамлении серых обшарпанных стен. Столбы с прилепившимися к ним ошмётками старых выцветших объявлений и мигающими фонарями, половина которых не светила вовсе, чернея разбитыми стёклами в ржавой оправе. Однако, в отличие от непроглядных пустошей, расстилавшихся за пределами города, здесь текла жизнь, если это можно было так назвать. Своеобразная, нелепая, немного жутковатая. Скорее даже некая пародия на жизнь. Больше всего это походило на какой-то спектакль абсурда, в котором похожие на чучела актёры усердно старались имитировать подсмотренные где-то сцены. Причём каждый из них смог запомнить только одну небольшую роль, которую и повторял раз за разом, словно заевшую пластинку. Мимо меня широкими шагами стремительно прошествовал всклокоченный мужчина в явно маленьком ему костюме, огромных очках и длинном галстуке, который почему-то свисал по спине. Волоча за собой помятый дипломат и останавливаясь у каждой прилепившейся к стене или столбу бумажки, он внимательно их разглядывал, часто посматривая на разбитый циферблат наручных часов, бормоча что-то про важную работу, нехватку времени, из-за которой ничего не успевает, и какие-то платежи по кредиту. Несколько усевшихся прямо посреди улицы зомбяков с тёмными провалами глаз, как близкие родственники пропитого трамвайщика, погромыхивали жестяными кружками, пытаясь что-то цедить в них из насквозь проржавевшего и явно пустого бидона. Один из них хотел было что-то крикнуть проезжавшим мимо малышам, но, увидев с ними меня, передумал и, уставившись на висевший над головою фонарь, стал грозить ему костлявым синюшным кулаком, бормоча что-то про дорогое электричество и воров-чиновников…
Домик куколок, к которому мы направлялись, возвышался посреди широкой круглой площади. Двухэтажное, такое же серое, как и всё в этом городе, здание с треугольной крышей и покосившейся надписью «Театр» обрамляли по периметру несколько рядов высоких круглых колонн, облепленных ободранными лоскутами старых афиш. Вокруг колонн действительно валялось множество различных кукол, были даже тряпичные куклы-перчатки, какие используют в детских театрах, а ещё отдельные куски поломанных манекенов и кукол-марионеток. Моё внимание привлёк огромный плюшевый медведь с облезлой шкурой и оторванной лапой, из которого торчали свалявшиеся грязные ошмётки ваты-наполнителя. Он так печально смотрел на меня чёрными бусинками глаз, что казалось ещё немного, и из них потекут настоящие слёзки.
– Куколки говорят. Говорят, что ты не можешь их слышать, потому что ты уже большой и взрослый, Костя плачу. – Увлечённый разглядыванием достопримечательностей, я даже не заметил, что малыши что-то тихонько шептали приютившимся у оснований колонн куклам. – Но ты им нравишься.
– А они случайно не видели моего щенка?
– Нет, но они, они тоже слышали его голос из домика.
– Спасибо вам, ребята. Огромное спасибо. И куколкам вашим тоже. – Я положил руку на плечо маленького велосипедиста с колокольчиком, не зная, каким ещё образом выразить свою признательность.
– А тебе обязательно туда идти? – Малыш выглядел несколько встревоженным. – Сейчас твоего друга не слышно, он ведь мог уйти в другое место? – В голосе читалась слабая надежда, что я передумаю и, возможно, останусь с ними. – А куколки говорят, что этот домик очень плохое место.
