– Вообще-то остановка в другую сторону, если тебе интересно. – Я присел на корточки, поставив щенка на землю.
– Ну что, Дружок, вернёмся к началу? Покажешь мне обратную дорогу? – Собаки же лучше ориентируются в пространстве. По крайней мере, раньше я так думал. Но, видимо, не в случае с Лабиринтом, потому что щенок только тихонько заскулил с виноватым видом, положив лопоухую головку мне на колено. Его печальные глазки смотрели на меня, словно извиняясь.
– Даже твоя тупая псина знает, что в Лабиринте нет обратной дороги. Никто здесь не может вернуться туда, где уже был. Это закон.
– Не знал, что в Лабиринте есть законы. – Я всё-таки одарил её уничтожающим взглядом через плечо снизу вверх. Прикидывая, чем бы в неё кинуть.
– Их не очень много, но они есть. – Она пожала плечами. – Конечно, ты можешь попытаться, и при определённом везении даже, наверное, сможешь выйти к остановке, вот только это будет уже совсем другая остановка. В этом мире одностороннее движение. – Поглаживая гладкую шёрстку Дружка, я пытался придумать, что нам теперь делать. Верить её словам не хотелось, но внутреннее чутьё и грустная мордашка Дружка подсказывали, что о намерении вернуться к началу можно забыть. А значит, нужен новый план. Надо же куда-то идти. Вот только куда? – Вообще я всего лишь хотела выполнить своё обещание. – Как же я от неё устал. – Я как-то обещала отвести тебя в депо, если тебе это всё ещё интересно. – Об этом я как-то успел позабыть.
– Что скажешь? – Я смотрел в умные карие глазки, сомневаясь, стоит ли мне вновь довериться этой гадине после всего? Щенок звонко тявкнул, выжидательно сев на задние лапы, даже показалось, что он слегка пожал плечами. Я погладил его по голове. Вот уж кто никогда не указывал мне, что делать. Он, наверное, единственный, кто всегда предоставлял мне самому решать куда идти, а сам просто шёл следом. – Понятно. Только давай теперь всегда держаться вместе, ты не против? – В ответ он снова тявкнул и, виляя хвостиком, потёрся о моё колено. – Ну, пошли. – Я одарил её равнодушным взглядом. – Посмотрим на твоё депо.
– Мир? – Она протянула мне узкую ладошку, которую я проигнорировал, демонстративно отвернувшись в сторону.
Больше мы не разговаривали. Лика шла впереди, а Дружок семенил рядом со мной. Глядя на плавно покачивающиеся из стороны в сторону бёдра, туго обтянутые джинсами, я поймал себя на том, что не испытываю абсолютно ничего. Не только никакого желания, но даже интереса. Отвернувшись, я стал смотреть по сторонам.
Наверх смотреть не хотелось. Я уже столько раз бросал туда косые взгляды в надежде, что хоть на мгновение мелькнёт какая-нибудь звёздочка или что-нибудь похожее на маленькую тучку. Но непроницаемая чёрная пустота в том месте, где должно было находиться небо, была неизменной. Она словно низкий глухой потолок давила на голову, вызывая желание втянуть её в плечи. Серые стены пустующих зданий с чёрными провалами вместо окон медленно проплывали мимо нас. Иногда нам попадались всё те же зацикленные в своих коротких эпизодах зомбяки. Смотреть на эти «островки жизни» не хотелось даже больше, чем наверх, и я спешил скорее отвернуться, предпочитая упереть взгляд в ложащийся под ноги булыжник или в противоположную стену, внимательно изучая изгибы змеившихся по ней трещин или пробивавшиеся в щелях и стыках серо-зелёные полоски мха. Было не совсем понятно – эти трещины, этот мох, они всегда тут были такими или появились со временем? Время… Может ли вообще пространство существовать без времени? А время без пространства? Какое-то понятие времени здесь всё-таки присутствует. Но оно сугубо индивидуально. Прошлого здесь в принципе нет ни у кого, оно существует только в качестве размытых, а то и вовсе забытых воспоминаний. Может потому и невозможно вернуться обратно. Просто ничего из того, что ты помнишь, уже нет. Но пока ты движешься, у тебя ещё остаётся какое-то подобие будущего, есть что-то впереди. А вот если остановиться, тогда и будущее для тебя перестанет существовать, время замкнётся в настоящем, а сам станешь таким вот зомбяком, бесконечно запертым в каком-то одном моменте. Снова и снова проживающим этакий день сурка. Хотя, точнее сказать, час сурка, или даже пятиминутка сурка. Продолжительность этого лупа вероятно тоже сугубо индивидуальна. А поскольку такая перспектива меня пока нисколько не прельщает, то главное сейчас не останавливаться. Меня передёрнуло от неожиданных воспоминаний о доме мэра, точнее о его странных обитателях, поселившихся под столом. Было странно, что я не испытываю голода, учитывая, что кроме взятой у трамвайщика вонючей воды я за всё время в Лабиринте ничего не ел. Но мне это почему-то не казалось странным, напротив, воспринималось как само собой разумеющееся. Возможно, эта ситуация со временем как-то влияет и на весь организм. Я не чувствовал никакой потребности в еде или во сне. Сколько я уже не спал? Можно ли считать сном ту недолгую отключку после побега через катакомбы? Я даже физической усталости не чувствовал, несмотря на то, что пройденное расстояние впору было измерять километрами, а то и десятками километров.
Подобия жилых кварталов плавно сменились таким же подобием промышленной зоны с серыми, полуобвалившимися цехами и ангарами. Этот полуживой, похожий на забытые театральные декорации мир, изо всех сил старался быть похожим на какой-то другой, настоящий. Как отражение в черно-белом зеркале или обесцвеченная лента кинохроники с её застывшими, мёртвыми кадрами чего-то живого. Тут даже был небольшой, но довольно широкий мостик, перекинутый через неглубокий овраг пустого русла вероятной речушки. Я даже приостановился на нём, вспомнив совсем другой мост…
Я словно вновь очутился в комнате Страха. Снова передо мной поблескивала красным лаком филенчатая дверь с золотистой ручкой, ничем не отличавшаяся от других. Через узкую щёлку я видел салон замершего на таком же мосту старинного автомобиля с широкими кожаными сиденьями. Четверо ребят затащили на задний диван до смерти перепуганного крепыша в спортивной куртке. Они глумились над ним, а после, переглянувшись, стали по очереди стягивать с себя лица, словно надетые на головы маски, под которыми открывались пугающие черепа, облепленные кровавыми ошмётками обожжённой плоти. Невозможно описать тот ужас, который читался в выпученных глазах спортсмена. Он завопил, и его вопль переплёлся с их нечеловеческим, потусторонним, холодным хохотом. А потом они начали рвать его на части, выбрасывая оторванные куски плоти в открытые окна автомобиля. От этого зрелища меня обдало могильным холодом, парализовав всё тело. Только навалившись плечом, я смог закрыть эту дверь, придавив её к косяку всем своим весом. Но мой страх был вызван даже не тем, что они сделали с несчастным подростком, хотя его участь была действительно ужасной. Кровь в моих жилах застыла от того, что среди этой четвёрки я увидел себя. Не тот клыкастый образ, который тянул ко мне из зеркала свои когти во мраке катакомб, а именно самого обычного себя. Самого обычного, пока вслед за остальными не снял своё лицо, как надоевшую маску, обнажив то, что было под ней. Может быть, я на самом деле не человек, а ужасное чудовище, лишь прячущееся за человеческой личиной? Или же я попросту умер, а всё окружающее – это мой персональный ад? Хотя для персонального, пожалуй, он будет большеват. Больно ущипнув себя, я посмотрел на бегущего рядом Дружка, то и дело поднимавшего белую с рыжими пятнами мордочку, чтобы заглянуть мне в глаза. Он задорно тявкал и энергично махал хвостиком из стороны в сторону. Его присутствие внушало надежду, что я всё-таки не настолько ужасен, как может показаться. Собаки ведь чувствуют, хороший ты человек или плохой. Даже в Лабиринте. Вряд ли он пошёл бы со мной, если бы во мне не было ничего хорошего, а значит, есть ещё шансы, что я не так уж и безнадёжен. Конечно слабенькое утешение, но лучше уж такое, чем признать себя каким-то монстром, а всё это унылое безобразие – единственной возможной реальностью.
