Но помимо этого у ненадежности рассказчиков от первого лица есть и другая, более важная причина, которая заключается в том, что рано или поздно им приходится заговорить о себе, и сделать это правдиво оказывается очень трудно. Как уже упоминалось, любая реплика в диалоге, начинающаяся с «я», – это всегда в той или иной степени ложь. Для нашего сознания неприкрытая правда – это что-то из области невозможного, и броня самозащиты смягчает удар. Поэтому все заявления о себе – своекорыстная легенда, которая тем не менее, как ни парадоксально, углубляет веру читателя/зрителя в персонажа.
Подогреть любопытство
Когда врет рассказчик от первого лица, врет и персонаж. Например, в романе Иэна Бэнкса «Осиная фабрика» рассказчик то и дело сообщает нам, что в детстве на него напала собака, в результате чего он был кастрирован. Однако в развязке Фрэнк узнает, что нападение было выдумкой – враньем, которым наряду с мужскими гормонами его пичкал отец с тех пор, когда Фрэнк был совсем маленьким, чтобы это помнить. И вот теперь, достигнув половой зрелости, он признается, что вообще-то он девочка и всегда ею был. Читательское любопытство вспыхивает как костер – читатель уже не просто удивлен, он потрясен.
Когда врет рассказчик от третьего лица, врет автор. Ненадежность у повествующего в третьем лице кажется заведомо провальной тактикой. Автор выбирает взгляд от третьего лица, чтобы читатель проникся доверием к вымышленным фактам, и когда рассказывающий в третьем лице искажает картину, читатель либо возмущенно захлопывает книгу, либо проявляет еще больший интерес. Некоторые авторы с первых же строк сообщают нам, что доверять им можно не больше, чем персонажам. Курт Воннегут, например, в «Бойне номер пять» с удовольствием подчеркивает свою ненадежность, вынуждая нас гадать, где истина, где ложь, и применимы ли эти понятия к данному повествованию в принципе. У читателя/зрителя, который примет этот авторский подход, любопытство по поводу надежности автора умножает напряжение.
Ошибочные толкования и предубеждения довольно легко выразить и вербально, и визуально. Достаточно лишь немного исказить точку зрения, и любой из этих режимов репрезентации окажется ненадежным. Поэтому два самых субъективных вида искусства в области повествований – это кино и литература.
На экране
Ненадежный рассказчик от первого лица. Главный герой может стать ненадежным из-за аберраций памяти («Как я встретил вашу маму»/How I Met Your Mother), нехватки знаний («Форрест Гамп»/Forrest Gump) или прямого обмана («Подозрительные лица»). В многосезонном сериале «Любовники» (The Affair) главные герои видят одни и те же события по-разному – каждый со своей очень личной точки зрения. В фильме «Расёмон» (Rashomon) четыре персонажа представляют четыре кардинально отличающиеся версии рокового происшествия. В «Человеке, который лжет» (The Man Who Lies) один и тот же персонаж пересказывает историю того, что с ним происходило на войне, в семи разных вариантах, в зависимости от того, с кем разговаривает и чего добивается от собеседника.
Ненадежное повествование от второго лица. На экране такую попытку еще не предпринимали, однако, возможно, мы дождемся ее в виртуальной реальности.
Ненадежный рассказчик от третьего лица. У сценариста/режиссера/монтажера имеется масса способов исказить предысторию – ложный флешбэк («Кабинет доктора Калигари»/The Cabinet of Dr. Caligari), обманчивая реальность («Игры разума»/A Beautiful Mind) или поддельная история («Бесславные ублюдки»).
В литературе
Ненадежный рассказчик от первого лица. В книгах ненадежность часто служит признаком помутнения рассудка повествователя, как, например, у безымянного рассказчика в «Сердце-обличителе» Эдгара По или у Вождя Бромдена в «Пролетая над гнездом кукушки» Кена Кизи. То же самое относится к главным героям, грешащим незнанием или незрелостью, как Холден Колфилд из книги «Над пропастью во ржи». Когда рассказчик намеренно обманывает читателя, ненадежность становится тактическим приемом, как в «Убийстве Роджера Экройда» Агаты Кристи. В триллере «Ты» Кэролайн Кепнес рассказчик от первого лица Джо вспоминает свой роман с Гиневрой, которую он любил без памяти… пока не прикончил. У Йена Пирса в «Персте указующем» четыре персонажа, один из которых помешанный, излагают одну и ту же историю каждый со своей, предвзятой, точки зрения, отдаляя момент, когда у читателя сложится четкое представление о том, что же все-таки случилось.
Ненадежное повествование от второго лица. В «Отходной молитве» Стюарта О’Нэна «читатель в роли главного героя» медленно сходит с ума.
Ненадежный рассказчик от третьего лица. В романе Тони Моррисон «Домой» повествование ведется попеременно главным героем (в первом лице) и автором – от предположительно всеведущего третьего лица. Однако эти чередующиеся голоса часто противоречат друг другу. Поскольку память главного героя отравлена войной и насилием на расовой почве, факты от него ускользают, но затем то же самое начинает происходить и с рассказчицей, когда она осознает, что никто не может ничего знать наверняка.
На сцене
Театр – самое объективное повествовательное искусство. Вот уже двадцать пять столетий зритель воспринимает сцену как подмостки, на которые выходят персонажи, не подозревающие о том, что за ними наблюдают из зала, и потому он видит их такими, какие они есть. При такой незыблемой надежности повествования от третьего лица от драматурга и режиссера требуется изрядная доля воображения, чтобы побудить зрителя увидеть происходящее через восприятие ненадежного рассказчика от первого, второго или третьего лица.
Ненадежный рассказчик от первого лица. В «Танцах во время Луназы» нестыковки между детскими воспоминаниями вещающего со сцены рассказчика и жизнью пяти его старших сестер помогают нам осознать, что версий прошлого существует ровно столько, сколько воспоминаний о нем.
Ненадежное повествование от второго лица. В пьесе «Отец» Флориана Зеллера сама сцена являет собой разум человека, страдающего слабоумием. Зритель, оказываясь таким образом в голове главного героя, ощущает его отчаянное стремление удержать действительность под контролем. Персонаж, которого нам сначала представляют как дочь героя, чуть позже появляется в исполнении другого актера и для нас внезапно оказывается таким же незнакомцем, как и для отца. Два события, произошедшие вроде бы подряд, на самом деле, как мы постепенно осознаём, отстоят друг от друга на десять лет. Чем сильнее запутывается в своем сознании герой, тем сильнее запутывается и зритель, пока наконец не увязает в хаосе, на своем собственном опыте узнавая, каково это, когда разум рассыпается на части.
Ненадежный рассказчик от третьего лица. В романе Марка Хэддона «Загадочное ночное убийство собаки» аутичный подросток Кристофер рассказывает от первого лица на редкость фантасмагорическую историю. Чтобы передать особенности восприятия главного героя на сцене, в лондонской постановке использовали дым, зеркала и резкие, бьющие по ушам шумы, давая зрителю возможность прочувствовать пугающую ненадежность аутичного мира.
