Автор может заметить, что внешние события его истории вызывают внутреннюю реакцию, которая движет персонажа по арке его развития, меняя его натуру к лучшему или к худшему: он становится сильнее или слабее, более инфантильным или зрелым, реализует себя или выгорает. Интерес к тому, как и почему протекает эта внутренняя эволюция, побуждает воображение писателя проникнуть в центральное «я» персонажа, и уже оттуда, с этой субъективной точки зрения, придумывать новые события, способные усилить и раскрыть развивающуюся натуру персонажа. Изменения в последовательности событий влекут за собой дальнейшее исследование внутренней натуры, а изменения во внутренней натуре ведут к перестройке событий – и так далее, процесс идет.
Рефлексирующие умы, такие как шекспировский Гамлет или Кларисса Дэллоуэй у Вирджинии Вулф, страдают от когнитивного диссонанса, как мы сказали бы сегодня. Они барахтаются в пропасти между мыслью и делом. Их разум захлестывает буря воспоминаний, желаний, снов и грез наяву, потоков осознанных и полуосознанных страхов и тревог из-за действий и бездействия, попыток отделить реальность от иллюзий, а истинное от ложного, и так до тех пор, пока окончательное решение не воплотится в конкретном поступке.
Очень часто зерно противоречия, из которого потом вырастает грань, дает отрицательная сторона человеческой натуры, та самая, которую люди зарывают поглубже, а писатели раскапывают. Эти первозданные источники сложности персонажа находятся на двух внутренних уровнях – подстрекаемых мыслью противоречий, борющихся в сознательной плоскости, и безмолвных конфликтов, разыгрывающихся в подсознании.
Осознанные конфликты
В зависимости от глубины осознания себя сложный персонаж либо осмысливает, либо в той или иной степени чувствует свои внутренние несоответствия и вызываемые ими неурядицы. Его частное «я» понимает, что иногда он зрит в корень и видит всех насквозь, а иногда не замечает очевидного. Временами он мягкосердечен, а временами жесток. В большинстве случаев он пытается разрешить эти противоречия или по крайней мере взять под контроль.
Некоторые частные грани касаются мышления и соединяют такие противоположности, как ум/глупость, любознательность/безразличие, богатое/бедное воображение. Другие парадоксы образуются из граней, связанных с эмоциональной сферой, – импульсивность/рефлексия, злость/спокойствие, храбрость/робость. Они обеспечивают эмоциональную сложность роли.
Многие социальные институты создавались именно для того, чтобы помочь человеку справиться с какими-то из этих внутренних конфликтов. Так, общество анонимных алкоголиков работает с непреодолимым желанием/воздержанием пристрастившихся людей. Буддизм избавляет хронического паникера от тревог о прошлом/будущем – того, что буддисты называют «обезьяньим умом» (мечущегося с воплями и визгом от идеи к идее и швыряющегося фекалиями мыслей в стены разума).
Давайте наметим пару примеров внутренних противоречий на частном уровне. И снова мы начнем с одного свойства, которое затем с помощью противоположности расширим до грани.
Меньшее против большего
Представьте себе персонажа, который ничего не просит и живет тихой жизнью, довольствуясь малым. Поскольку ему ничего не нужно, сфокусированности на желании, так необходимой главному герою, у него нет. А теперь предположим, что некое событие пробуждает в нем стремление выбраться из своей раковины в яркий и шумный мир большего. Тогда у него возникнет внутреннее противоречие между желанием выйти в свет и потребностью держаться в тени, между побуждением выразить себя и боязнью оказаться в центре внимания. Вот теперь, с такими гранями, он может претендовать на самостоятельную историю и роль первого плана – как Артур Лишь в романе Эндрю Шона Грира «Лишь».
Противоречие между потребностью в меньшем и потребностью в большем, между внутренним и внешним пронизывает самый сложный образ среди шекспировских персонажей – Гамлета. Когда Гамлет обращает взор вовне и пытается сделать окружающий мир лучше, он испытывает отвращение от того, насколько там все прогнило. Когда же он заглядывает себе в душу и пытается изменить к лучшему собственный внутренний мир, у него вызывает отвращение ступор, который он там обнаруживает. Он погружен в себя и при этом играет на публику, он охвачен горем и в то же время блещет остроумием, он остро реагирует на происходящее у него в душе, но не замечает, как его собственные слова и поступки отражаются на окружающих, это ум без стратегии, зыбкое «я» в поисках себя. Поскольку и внутренний, и внешний мир кажутся ему бессмысленными, он оказывается на грани безумия.
Вера и скепсис
Вера возводит иллюзию в ранг истины. Расхожие убеждения типа «в людях больше хорошего, чем плохого», «Конституция – воплощение идеального политического устройства», «вселенной правит Бог» и «мой народ превосходит твой» сплачивают общество. Когда действительность все же развенчивает иллюзию, общественная вера угасает, единство сменяется расколом, вспыхивает бунт. Однако после революции общество объединяется заново – вокруг более убедительной иллюзии – и строит институты, которые заменят прежнюю веру новым заблуждением.
Хорошо представляя себе этот цикл, писатель Джозеф Конрад делил своих персонажей на две категории – идиотов и каторжников. Идиоты верят в иллюзию и становятся ее рабами. Конрадовские идиоты бывают и героями, и главными врагами, и суперпатриотами, и суперзлодеями.
Каторжники не обманываются по поводу иллюзий, они видят в них утешительный обман, которым мы защищаемся от равнодушной, враждебной, хаотичной вселенной. Конрадовский каторжник считает любые действия бессмысленными и очень часто выступает пассивным/реакционным персонажем фильмов, пьес и книг, построенных на рассуждениях.
Автор между тем должен как-то выкручиваться: вера вдохновляет людей на что-то достойное, сюжетная история претворяет убеждения в жизнь. Персонаж, лишенный веры, может разве что постоять как статуя.
Представьте себе, например, хронического скептика, убежденного, что верят во что-то только дураки. Он лично никому и ничему не доверяет. Сам он не делает ничего, только глумится: его единственное качество – саркастическое остроумие. Из такого каторжника может получиться забавный напарник или главный герой рассказа, но полноценное повествование он на себе не вытянет. Чтобы запустить действие, мотору истории необходим заряд веры.
Поэтому, если скептику полагается своя история, наделите его верой, а чтобы усложнить образ, противопоставьте ей что-нибудь. Можно, например, подвергнуть испытанию его взгляды на сверхъестественное. Верит ли он в существование всевышнего? Будучи циником, он, скорее всего, окажется агностиком, считающим, что единственная логичная позиция применительно к существованию бога – подвергать сомнению и теизм, и атеизм. В этом вопросе он непоколебим – пока вдруг не влюбляется в верующую и не начинает сомневаться в своих прежних представлениях. Во что он будет верить или не верить в итоге? Вот теперь, независимо от того, как все повернется, он становится интересным человеком, с потенциалом для собственной истории.
