Нереализм. Привычные персонажи в непривычном мире
Нереализм помещает привычных реалистических персонажей в запредельную реальность, в которой действуют силы сверхъестественные – в «Пиратах Карибского моря» (Pirates of the Caribbean), магические – в «Гарри Поттере и философском камне» (Harry Potter and the Philosopher’s Stone), совпадения – в «1Q84. Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четыре», метафорические – в фильме «Бэйб» (Babe), паранормальные – в «Мертвой зоне» (The Dead Zone), транснормальные – в «Шести персонажах в поисках автора» (Six Characters in Search of an Author), непостижимое закулисье бюрократии – в «Процессе» (The Trial), механика сновидений – в «Приключениях Алисы в Стране чудес» (Alice Adventures in Wonderland), футуристическая наука – в романе «Мечтают ли андроиды об электроовцах?», путешествия во времени – в фильме «Где-то во времени» (Somewhere in Time), темпоральные искривления – в «Петле времени» (Looper).
Иногда эта расширенная реальность населена персонажами поющими («Травиата»), танцующими («Спящая красавица») или поющими и танцующими («Книга Мормона» / Book of Mormon). Нереализм часто ломает «четвертую стену», позволяя персонажам общаться со зрителями, сидящими в театральном зале («Волосы»/Hair), кинотеатре («Мир Уэйна» / Wayne’s World) или перед телеэкраном («Дрянь»/Fleabag).
Нереализм вырастает либо из осознанных дневных фантазий, либо из подсознания ночных сновидений. Оказавшись источником вдохновения для истории, эти воображаемые сеттинги и действующие лица становятся великолепными метафорами для идеализированных миров, выражающих желания человечества.
Реалистические и нереалистические вымышленные миры кардинально отличаются друг от друга, однако по крайней мере две точки соприкосновения у них есть: 1) любой сеттинг, будь то странный или обычный, став каркасом для повествования, выстраивает причинно-следственные отношения – как и почему что-то происходит, – определяющие, подобно законам физики, что может произойти, а что ни в коем случае не может; 2) обитатели любого из миров верят в его реальность. С точки зрения действующих лиц, все, что они видят и слышат, реально – как ущипнуть себя за руку.
Они могут поначалу, как Фил Коннорс в «Дне сурка», усомниться в окружающем их мире и попробовать проверить его законы, но со временем вымышленная реальность становится для них своей, и они ведут себя более или менее обычно. Такова природа художественного повествования. В мире гомеровской «Одиссеи» существуют и боги, и чудовища, но Одиссей взаимодействует с ними так, как положено любому герою.
Привычные персонажи существуют в социальном, культурном и физическом сеттингах, которые представляют собой либо реалистическую имитацию действительности, либо нереалистическую действительность, перелицованную воображением. Поведение и мотивация привычных персонажей должны быть убедительными, смысл их историй, как правило, ясен и выражается так, чтобы оказывать эмоциональное воздействие; диалоги стремятся быть понятыми с полуслова, а сами повести обогащают представление о человеческой природе свежими подробностями и ценными находками.
Здесь важно отметить, что стандартом и для реализма, и для нереализма выступает полностью выраженный персонаж, выстроенный вокруг приведенных к единому знаменателю граней. Именно такими персонажами населены все наши бестселлеры и блокбастеры.
Поэтому учтите вкусы своих читателей и зрителей и хорошенько подумайте, какую действительность они хотят – реалистическую или нереалистическую. Потому что радикальную они не захотят почти наверняка.
Радикализм. Непривычные персонажи в непривычном мире
Чем меньше автор верит, что в жизни есть какой-то смысл, тем больше его тянет в радикализм.
От начала времен философы полагали, что смысл в жизни есть и что главная цель человечества – этот смысл отыскать. Извилистый путь поисков змеился из века в век, вплоть до XIX столетия, когда появились Ницше, Кьеркегор и другие запевалы в грядущем хоре отрицателей смысла. Эта тенденция получила развитие, когда отцы психоанализа – Фрейд, Юнг и Адлер – обнаружили разобщение между составляющими личности и практическое отсутствие возможности познать свое истинное «я», не говоря уже о том, чтобы найти смысл, которым оно сумеет руководствоваться. После двух мировых войн и десятка геноцидов голос нигилизма зазвучал еще громче и отчетливее – в постмодернистской драме, фильмах и прозе абсурда, произведя революцию как в художественном повествовании, так и в персонаже.
Радикализм считает и внутренний, и внешний мир бессмысленными, поэтому переворачивает все с ног на голову: последовательность и цельность заменяет на раздробленность, четкую картину – на искаженную, эмоциональное погружение – на умственное напряжение, вовлеченность – на отстраненность, продвижение вперед – на хождение по кругу.
Для радикализма привычна непривычность. Радикалист берет все традиционное и делает наперекор, но, как ни парадоксально, свободы тем самым не обретает. Как отметил Мартин Хайдеггер: «Однако противоборство всегда заключает в себе некую решающую, и зачастую даже опасную, зависимость»
[109].
Радикализм в создании персонажа – это то же самое, что кубизм в портрете. Писатель-радикал создает портрет в духе Пикассо – гротескно увеличивает, дробит, уменьшает, искажает, перетасовывает составляющие личности, но в итоге общий образ персонажа читатель/зритель все равно как-то угадывает.
Радикальный сеттинг насквозь пропитан символизмом, однако его причинно-следственные связи радикально беспорядочны. В фильме Жана-Люка Годара «Уик-энд» (Weekend) случиться может что угодно без всяких на то причин, в пьесе Сэмюэла Беккета «В ожидании Годо» не случается ничего – и тоже без всяких на то причин. Надо ли говорить, что такое перекраивание требовало новых и очень радикальных персонажей.
Радикальные персонажи мало с чем связаны помимо себя самих – ни с богом, ни с обществом, ни с семьей, ни с любимыми. Они либо изолированы и статичны (пьеса Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»), либо сбиваются в оголтелую толпу (роман Марлона Джеймса «Краткая история семи убийств»). Их диалог часто превращается в бессвязный лепет (фильм Дэвида Линча «Внутренняя империя» / Inland Impire).
Относительно простой средой для выражения радикальных персонажей выступает проза. Писатель, ведущий повествование от первого или третьего лица, может проникнуть в сознание персонажа и воспроизвести его разрозненные, отрывистые мысли; обрисовать его жутко субъективные, часто паранойяльные тревоги и впечатления, его мимолетные порывы, фрагментированные желания, раздробленную личность. Именно такая техника лежала в основе всего, что писал, как драматург и как прозаик, Сэмюэл Беккет.
Дон Делилло в своем романе «Белый шум» создал персонажей, личность которых не просто вызывает сомнения, она абсолютно размыта. Томас Пинчон в «Радуге тяготения» (Gravity’s Rainbow) устраивает круговорот из четырехсот персонажей вокруг Энии Ленитропа, который может быть, а может не быть тем, что он сам, другие персонажи или даже автор о нем сообщают.
