У многих писателей XXI века смысл жизни растворяется в политическом абсурде. Экзистенциальный ступор автора парализует его творения, и они выходят неподвижными истуканами, которым жизнь не скрасит ничто – ни любовь, ни искусство, ни знания, ни бог и, уж конечно, ни секс. Так что идеальной метафорой сегодняшней утраты смысла оказывается зомби. Мечта радикального персонажа – стать нежитью и жить отсутствием жизни. Дай им волю, они обитали бы в абсолютном зомбическом вакууме.
6. Минус единство
Сложный персонаж – это единая личность, способная действовать двояко – любить и ненавидеть, говорить правду и лгать. Эти увязанные между собой противоречия придают ему цельность, тогда как рассыпающиеся осколки радикальной натуры, наоборот, своего персонажа дробят.
В современном партиципаторном театре, например, подразумевающем взаимодействие актера со зрителем, роль распадается на персонажа и исполнителя – «Грубая сила» (Brute Force), «Нет больше сна» (Sleep No More), «66 минут в Дамаске» (66 Minutes in Damascus).
В романе Изабель Уэйднер «Аляповатая безделушка» (Gaudy Bauble) предметы становятся персонажами, а затем разобщаются: лицо, напечатанное на толстовке, множится, превращаясь в целую армию транссексуалов.
7. Минус зрелость
Привычная забота зрелого разума – выступать посредником между внешней действительностью и внутренними инстинктами, уравновешивая две эти враждебные силы и добиваясь душевного покоя
[113].
Радикальный персонаж – это вечный ребенок, который сдается на милость мира (покорность), или своих порывов (жестокость и насилие), или того и другого (лютующий дикарь, подчиняющийся приказам).
Если главный герой романа Харуки Мураками «Хроники заводной птицы» большой ребенок Тору не занят поисками своего кота или жены, значит, он предается размышлениям на дне колодца.
В привычных для Театра на Брум-стрит (Мэдисон, Висконсин) стебных постановках на грани фола – таких как «Оклахомо!» (Oklahomo!) и «Балерина и экономист» (The Ballerina and the Economist) – зрелость никому и даром не сдалась.
То же самое относится к киносценариям выпускника Брум-стрит Чарли Кауфмана. В его «Человеческой натуре» (Human Nature), например, действует психолог, обучающий мышей правилам застольного этикета.
8. Минус совесть
Злой персонаж совершает жестокие поступки без зазрения совести, поскольку совести у него нет. На бессовестных злодеях держится противоборство в огромном разнообразии жанров, среди которых и криминальный, и военный, и боевики/приключения, а также политические и семейные драмы. Когда ставки высоки, люди в два счета находят способы нейтрализовать свою совесть. Такое происходит сплошь и рядом.
Радикальное же зло поднимает жестокость на новый уровень. Как объясняет маркиз де Сад в своей «Философии в будуаре», «благодаря жестокости мы достигаем сверхчеловеческих высот осознания и чувствительности, приходим к новым формам существования, которых нельзя достичь никак иначе».
Основополагающая психология радикального зла – садизм, убеждение, что такая вульгарная цель истязания, как добыть сведения или выбить признание, несовместима с невыразимым упоением и божественной чистотой чувств, испытываемых истязателем. Радикальное зло ищет гротескных наслаждений.
Проявления радикального зла тошнотворны до отвращения. Отвращение – это физическая реакция на гниль, противный вкус, дурно пахнущие фекалии, кровь, кишки, рвоту. Физическое отвращение возникает как отклик на эти животные выделения, чтобы защитить организм от отравления, социальное отвращение возникает как защита от нравственной гнили, оберегающая душу от зла. От прогнивших насквозь персонажей нас в буквальном смысле выворачивает и тошнит.
Саурон во «Властелине колец» радикальным злом не является. Он, в общем-то, действует довольно элегантно – сражается, чтобы удержать власть, но он не садист, поэтому отвращения не вызывает.
А вот агент полиции мыслей О’Брайен из антиутопии Джорджа Оруэлла «1984» подносит к лицу обездвиженного Уинстона клетку, одна стенка которой заменена сетчатой маской, наподобие фехтовальной, – за этой сеткой копошатся голодные крысы, рвущиеся разодрать и объесть человеческую плоть. О’Брайен упивается ужасом, который пожирает жертву его психологической пытки. О’Брайен – это радикальное зло.
9. Минус вера
Полезный вопрос, который можно адресовать любому создаваемому вами персонажу, как обычному, так и радикальному: «Насколько он безумен?» Он здравый человек в здравом мире? Безумец в здравом мире? Здравый в безумном? Безумец в безумном? Первые три варианта описывают персонажей реалистических и нереалистических, радикальные принадлежат к четвертому.
Ко второму варианту относится Том Рипли из романа Патриции Хайсмит. Мир вокруг него вполне нормален, а он – нет. Он психосоциопат, убивающий при необходимости. Необходимость для Рипли означает получить желаемое, заплатив за это чужой жизнью.
Кэрролловская Алиса – это третий вариант. Она нормальна, а мир вокруг нее – нет. Этой воспитанной, обученной хорошим манерам, слегка заносчивой девочке придется найти в безумном мире логику и смысл, иначе она никогда не вернется домой.
Однако и Рипли, и Алиса – персонажи обычные, поскольку они верят, что логика и смысл в окружающем мире имеется. У радикального персонажа такой веры нет. Радикальный персонаж не находит смысла ни во внешнем мире, ни во внутреннем и уж точно не верит ни во что духовное.
Вера – это персональная интерпретация действительности. Религия – вера в то, что действительность создана богом, который наделил ее нравственными императивами. Патриотизм – вера в праведность и традиционные ценности национального государства. Наука – это вера в то, что действительность держится на математических законах причинно-следственной связи. Романтика – это вера в любовь как высочайшую ценность. Эти разновидности веры и помогают обычным персонажам отыскать смысл и цель жизни.
Радикальные персонажи, лишенные веры, которая поддерживала бы их на плаву, впадают в отчаяние перед лицом абсурда.
Герой романа Патрика Зюскинда «Парфюмер» Жан-Батист считает всех людей, не исключая и себя, отвратительными и бессмысленными. Не имея веры, он спасается от абсурда радикально – побуждая голодную толпу разорвать его на части и сожрать на мостовой.
Будущее. Непривычные персонажи в привычном мире
Постмодернистский авангард умер несколько десятков лет назад, и на смену ему пришел «ретроград». Сегодняшний постмодернистский театр, кино и литература просто перелицовывают XX век, используют его по второму кругу, выжимают до последней капли все, что в нем есть великого и ничтожного. Как сказал бы беккетовский персонаж, «все уже поделано». Поэтому передовое художественное повествование XXI века больше не подражает прошлому, а сатирически обличает настоящее.
