Текст и подтекст
Чувствовать эмпатию и улавливать подтекст – это далеко не одно и то же. Публика читает мысли не только тех персонажей, которые ей нравятся, но и тех, которые ей неприятны. Читатель или зритель не просто с интересом следит за развитием событий, но и воспринимает происходящее сразу на двух уровнях – высказываний и действий, обращенных к внешнему миру, а также мыслей и чувств, обращенных к миру внутреннему, – то есть на уровне текста и подтекста соответственно.
Как отмечал Достоевский, внутренний мир сложного персонажа подобен симфонии. Когда один персонаж делится с другим своими мыслями, читатель и зритель слышат только две или три ноты, но потом им открывается целый оркестр мыслей и чувств, играющий во внутреннем мире. У этих двух режимов воплощения персонажа имеется два очень разных способа активировать такое восприятие.
При чтении персонаж рождается из совокупности писательского творчества и читательского воображения. На сцене и на экране творение автора до аудитории доносит коллективный труд актера, режиссера, осветителей, декораторов, операторов, монтажеров, гримеров и композиторов.
Возьмем внешние характеристики. Зритель, наблюдающий персонажа на сцене или на экране, видит его целиком, «с головы до пят», на всем протяжении его пути сквозь социальный и физический сеттинг. Публика впитывает поток подробностей, почти не оставляющих простора для воображения. Читатель же собирает детали, как конкретные, так и метафорические, по крупицам, добавляет к ним россыпь собственного жизненного опыта, затем загружает эти ингредиенты в воображение, перемешивает – и получает искомую характеристику.
Что касается истинного характера – внутренней натуры, зритель, смотрящий фильм или спектакль, силой своего воображения проникает сквозь мимику актера, слова и жесты, намерения и самообман, отыскивая истину, всплывающую из глубин подсознания. Он видит, как формируются идеи в сознании персонажа, а потом остаются невысказанными, скрытые под слоями внешнего обличья, которое персонаж являет миру.
В книгах, в повествовании от первого лица часто присутствуют сознательные мысли персонажа, даже не высказываемые другим действующим лицам. И чтобы проникнуть в подсознание главного героя, читателю приходится всматриваться сквозь написанное черным по белому. Внутренняя жизнь остальных действующих лиц подается нам через восприятие рассказчика. Насколько оно искажает истинные мысли и желания персонажей, зависит от конкретного произведения конкретного автора.
В повествовании от третьего лица восприятие может быть разным. Одни авторы демонстрируют и на что-то ссылаются, другие рассказывают и объясняют. Те, кто демонстрирует, драматически обыгрывают внешнее поведение и ссылаются на внутренний мир персонажа. Те, кто рассказывает, излагают мысли и чувства персонажа прямо и открыто. К первой категории относится «Старик и море» Хемингуэя, ко второй – «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф. Сейчас в большинстве историй от третьего лица демонстрация сочетается с рассказом, а намеки – с объяснениями.
Свобода воли и судьба
Как уже говорилось, когда мы находимся в начале истории и устремляем взгляд вперед, к развязке, кажется, что перед главным героем открыт огромный простор для возможностей. Но когда история подошла к концу, и мы смотрим назад, в начало, произошедшие события кажутся предопределенными. Теперь, когда мы знаем героя как свои пять пальцев, возникает ощущение, что его психология не позволила бы ему действовать как-то иначе. Принимая во внимание работу сил, присущих окружающему его физическому и социальному миру, произошло ровно то, что должно было произойти. Он был во власти невидимой, но неумолимой судьбы.
В повествовательном искусстве восприятие происходящего как предопределенного или несущего в себе свободу воли зависит от того, где во времени располагается читатель/зритель по отношению к событиям – до них, в процессе или после. До того, как все случится, мы не знаем, что принесет будущее, поэтому нам кажется, что персонажи вольны действовать как заблагорассудится. Но когда все уже произошло, мы оглядываемся и обнаруживаем, что весь ход событий пронизан сплетением множества взаимосвязанных сил. И теперь кажется, что исход не мог быть другим. Таким образом, писатель должен выстраивать арку персонажа размеренно, от сцены к сцене, от кадра к кадру, от поступка к поступку, чтобы любопытство, пробудившееся у нас в начале, было удовлетворено в конце за счет того самого ретроспективного осмысления, когда события воспринимаются уготованными судьбой.
Загадка / напряженное ожидание / драматическая ирония
Персонажи проживают придуманные события в придуманном мире, не подозревая, что обитают в вымысле – для них повествование и есть их реальность. Читатель и зритель, находясь вне времени действия, узнают о происходящем либо до, либо в процессе, либо после того, как все случится с персонажами. На этой разнице осведомленности и основаны три стратегии повествования – загадка, напряженное ожидание (саспенс) и драматическая ирония.
Загадка возникает там, где персонажи опережают читателя или зрителя. В классическом детективе, например, кто-нибудь заглядывает в шкаф в поисках рубашки, открывает дверь, а оттуда вываливается труп. В этом случае убийца оказывается впереди на шкале времени по отношению к тому, кто следит за развитием сюжета. Убийца знает, кто совершил преступление, но никому не скажет. Поэтому сгорающий от любопытства читатель/зритель, зная меньше, чем персонажи, вынужден догонять, смотреть вперед, следовать за ходом событий туда, куда они ведут, пытаясь выяснить то, что персонажи уже знают.
Истории, основанные на загадке, – особенно те, где движущей силой выступает искусный детектив, – вызывают симпатию, но не эмпатию. Шерлок Холмс симпатичен, но мы не видим в нем себя. Мы не можем отождествить себя с ним, поскольку его гений практически безупречен.
Напряженное ожидание (саспенс) создается там, где читатель/зритель проживает происходящее одновременно с действующими лицами. Когда событие совершается, оно воздействует и на персонажей, и на тех, кто следит за сюжетом. Читатель/зритель может предугадывать определенные поворотные моменты, а персонажи могут хранить те или иные секреты, но, в общем и целом, и персонажам, и аудитории известно прошлое и настоящее, однако никто из них не знает будущего. Таким образом, основным драматическим вопросом становится «Что из этого выйдет?». Эту стратегию использует 90 % авторов.
Драматическая ирония возможна там, где читатель/зритель опережает персонажей, то есть знает о грядущих событиях до того, как они произойдут с действующими лицами. Эта стратегия замещает основной драматический вопрос «Что из этого выйдет?» вопросом «Как и зачем эти персонажи сделали то, что, как известно, они сделали?».
Два фильма Билли Уайлдера – «Двойная страховка» (Double Indemnity) и «Бульвар Сансет» (Sunset Blvd.) – начинаются с того, что нам показывают труп главного героя, изрешеченный пулями, а потом переносят назад во времени и разматывают ту цепочку решений и поступков, которая стоила герою жизни. Поскольку зритель с самого начала знает, чем все закончится, он смотрит на происходящее взглядом бога, понимающего, что все схемы обогащения, выстраиваемые героем, его в конечном счете погубят.
