Я услышал голос Эльрика:
– Отец Ветров, Отец Пыли, Отец Воздуха, Отец Грома! Х'Хааршанн, древнейший из Отцов! X'Xa-аршанн, первый из Отцов! – язык заклинания был мне знаком, так же, как и суть обряда (ведь при мне были все воспоминания Эльрика), и я знал, что мелнибонэец готовится принести жертву тому, кого вызывает. – Древний! Древний! Я принес тебе дар, достойный х'Хааршанна! Прими этот дар, прошу тебя!
Облако сыто фыркнуло, издало негромкий свист.
Снова заплясали алые молнии, сложились в лицо старика – густые брови, глубоко посаженные глаза, длинные волосы ниспадают на плечи, беззубый рот… Язык облизал губы, как бы подчеркивая, что жертва принята. Потом на старческом лице возникла усмешка.
– Ты знаешь, как накормить старого друга, принц Эльрик, – голос духа напоминал шелест ветра в листве.
– Я всегда готов услужить тебе, Древний, – мой двойник вложил окровавленный меч в ножны и теперь стоял перед духом, разведя руки в стороны. – И никогда не нарушу своего слова. Ты помогал моим предкам, и я чту твою помощь.
– Да-а-а… – глубокий вздох. – Немного нынче тех, кто помнит. Я готов выполнить твою просьбу, Эльрик. Чего ты хочешь?
– Кто-то привел в этот мир твоих сыновей. Они ведут себя неподобающим образом и причинили большой урон.
– Такова их натура. Они делают то, что должны делать. Мои сыновья еще молоды, Эльрик, а уже стали десятью великими х'Хааршаннами, странствующими по мирозданию.
– Твоя правда, Древний, – Эльрик бросил взгляд на труп нациста. Как ястреб съедает свою жертву целиком, оставляя только перья, так и Древний уничтожил бренную плоть, отбросив лишь окровавленные лохмотья, бывшие когда-то эсэсовским мундиром. – Твоих сыновей привели сюда мои враги – привели, чтобы погубить меня и моих друзей. Облако заколыхалось.
– Никто кроме тебя не приносит мне столь сладостных жертв. А у моих сыновей достаточно забот в других местах.
– Твоя правда, Древний, – повторил Эльрик.
– Только ты, смертный, ты один знаешь, как ублажить старика.
Эльрик вскинул голову, и наши взгляды встретились. Язвительная насмешка в его взоре заставила меня с негодованием отвернуться. Я знал, что Эльрик Мельнибонэйский – человек лишь по виду, что в его жилах течет кровь иной, более древней и более жестокой расы. В моем мире его наверняка причислили бы к маньякам и заперли бы в лечебнице для душевнобольных. Но для Эльрика кровавые обряды были образом жизни, на Мелнибонэ эти обряды возвели в искусство и ходили смотреть на них, как люди ходят в театр. Мелнибонэйцы славили жертву, которая умерла стильно, которая смертью своей доставила зрителям удовольствие. То, что Эльрик проделал с нацистом, не могло вызвать у него угрызений совести. Он делал то, к чему привык сызмальства.
Между тем Древний размышлял.
– Не желаешь ли покушать снова? – осведомился Эльрик. Уловка сработала: вкусив человеческой плоти, Древний несомненно хотел продолжить пиршество.
– Я навещу своих сыновей, – изрек дух, – Они тоже утолили голод.
Старческое лицо исчезло, распалось на тысячи алых молний, и облако сначала взмыло вверх, а затем устремилось во тьму, оставляя за собой призрачный светящийся след.
Я посмотрел на лагерь Гейнора. Там заметили неладное. Труги развернулись в нашу сторону. Один кинулся к хиленькой палатке посреди лагеря – колышки вбиты прямо в камень, – которую Гейнор, похоже, сделал своим штабом.
Выходит, мучительная смерть солдата была бессмысленной. Древний исчез. Десять светящихся вихрей по-прежнему охраняли лагерь. Омерзительный ритуал, совершенный Эльриком, только Привлек внимание к нашему укрытию.
Из лагеря выступил отряд тругов. Они нас не видели, но, с их обонянием, им не составит труда отыскать наше укрытие. Я огляделся, высматривая путь к отступлению. На что нам рассчитывать? На лук Оуны? На меч в руках моего двойника – окровавленный, опозоренный? Не знаю, смогу ли относится к мечу как прежде. Впрочем, для начала хорошо бы выжить…
Труги стали карабкаться по скалам. Я пошарил вокруг, набрал камней поувесистее.
Эльрик опустился на колени, совершенно обессиленный. Может, броситься к нему, забрать меч? Но одна только мысль о прикосновении к Равенбранду наполнила меня отвращением.
Оуна вынула стрелу, наложила на тетиву, прицелилась.
Она дважды оглядывалась через плечо, словно не веря, что ее отец дал себя обмануть, что Древний принял жертву – и сгинул, отказав нам в помощи, которую вроде бы посулил.
На сером горизонте что-то сверкнуло. Возникла алая искра, помедлила – и устремилась к нам. Послышался басовитый звук, будто кто-то тронул струны гигантской гитары, и мироздание отозвалось эхом.
Эльрик поднялся и с усмешкой подковылял к нам. Он тяжело дышал, как волк после долгой пробежки. Взгляд его выражал торжество, безумное, дикое торжество.
Он ничего не сказал, уставился на алое облако, стремительно приближавшееся к лагерю, у которого несли стражу Десять Сыновей.
Потом вскинул подбородок, воздел над головой черный меч и запел.
Я знал эту песню. Я знал Эльрика. Я был Эльриком – некоторое время назад. Я знал, что означают слова песни, понимал каждое слово в отдельности. Но даже не догадывался, пока Эльрик не запел, как прекрасна эта песня. В жизни своей – а я был завсегдатаем концертов – я не слышал ничего похожего. В песне было все – и угроза, и торжество, и необузданная жестокость и жажда крови, – и все же она была прекрасна. Мне почудилось, я слышу, как поет ангел. Голос Эльрика выводил диковинные рулады, сливавшиеся в гармонию. На мои глаза навернулись слезы, сердце сдавила щемящая тоска: я оплакивал человека, которого убил собственными руками, я слышал песнь скорби, равной которой наш мир не ведал.
На мгновение труги остановились, зачарованные песней.
Я посмотрел на Оуну. Девушка плакала. Она видела в своем отце что-то недоступное моему пониманию – и, по-моему, пониманию самого Эльрика.
Песня окрепла, и я сообразил, что Равенбранд слил свой голос с голосом мелнибонэйца. Звук был почти осязаем, он окутал меня, и я воспринял его во всей полноте, во всем многообразии тысячи эмоций, пронизавших мою душу и впитавшихся в мою кровь. Эта песня укрепила мой дух – и ослабила физически: ноги подгибались, я едва мог стоять.
Послышался третий голос – издалека, чуть ли не от серого горизонта. Я увидел обрывки алого света, исходящего из незримого источника. Алые пальцы, точно лианы, ощупывали каменные колонны, огибая с флангов армию Гейнора. Над полом пещеры простерлась гигантская длань. Десница божья. Или сатанинская. Вот пылающая рука сжалась в кулак и обрушилась по очереди на каждого из Десяти Сыновей: демонические вихри заметались из стороны в сторону, ища спасения от отцовского гнева. Белое сияние померкло, словно разлетелось вдребезги, однако алая длань не позволила ему улететь далеко.
А в лагере Гейнора воцарился сущий бедлам. Из палатки выскочил человек, взобрался на одну из привязанных неподалеку лошадей. Затрубили рога, загрохотали барабаны. Следом за Гейнором – а это, без сомнения, был именно он – повыскакивали и другие нацисты, полуодетые, с автоматами в руках. Слепые дикари шарили по земле в поисках дубинок. Только труги знали, что делать.
