Нежные, едва уловимые прикосновения молодой и обаятельной гримерши никак не давали Эдварду сосредоточиться на предстоящем интервью. Она мило улыбалась, когда замечала его растерянный взгляд, тихо шелестела своим тонким васильковым платьем и божественно пахла — жасмином, черной смородиной, мандаринами… Эдвард старался дышать спокойно, вполсилы, но шустрые яркие запахи все равно настырно просачивались в самый мозг, где взрывались оглушительным салютом ароматов.
Эдвард посмотрел на часы: «10:35». Казалось, белая секундная стрелка ползет по черному кругу циферблата черепахой.
Еще десять минут до начала. Память играет с ним… Он уже слышит нарастающий шум: оглушительные и лживые аплодисменты несутся роем огромных цикад, воздух дрожит от напряжения — стрекочет, словно по нему проскакивают электрические разряды; в груди холодеет от ледяных улыбок, а перед глазами мелькает несколько десятков мужских и женских незнакомых лиц. Они сияют в свете студийных прожекторов, а затем… размываются, словно мир во время дождя, и ускользают за призрачную вуаль — остаются где-то там, далеко-далеко, — за порогом Шэлл Сити, среди мертвой пустоты…
Эдвард грустно улыбнулся, вспоминая свое первое публичное выступление. О, это было потрясение! Когда его, взмокшего и испуганного, почти невменяемого, впервые выставили в центре оживленного стадиона. Ноги тогда сделались чужими и все норовили его подвести, а влагой из мокрой рубашки можно, наверное, было наполнить ведро. Он выслеживал кабанов и волков — смело, решительно, с каменным лицом, но перед улюлюкающей толпой оказался беспомощным, как новорожденный теленок. И каждый объектив кинокамеры хищным дулом упирался в голову, в грудь, и, казалось, какой-нибудь из них обязательно громыхнет подлым выстрелом.
— Скажите честно, как вам моя борода?
— Вам идет, — улыбнулась гримерша.
Эдвард хотел спросить ее о предпочтениях на предстоящих выборах, но проглотил вопрос, решив не сбивать себе боевой настрой перед интервью. Что, если гримерша ответит «нет»? Он непременно расстроится, как глупый мальчишка, которому только что разбили сердце. Пусть лучше дальше укладывает ему волосы и пудрит его красные от духоты щеки. Август Фокс — тот еще фрукт. Глазом моргнуть не успеешь, как загонит в ловушку. Интересно, за кого он будет голосовать?
Отражение в зеркале поджало губы. Если Фокс его сторонник, то это только на руку. Но если нет, то придется его переубедить. Причем переубедить так, чтобы после интервью он с удовольствием пожертвовал все свои сбережения на нужды зеленой партии. Эдвард ухмыльнулся в усы, живо представляя, как матерый журналюга выписывает чек с шестизначной суммой.
Перед тем, как очутиться здесь, в гримерке «Саншайна», на шоу «В Шэлл Сити всегда солнечно», он просмотрел с десяток интервью, желая найти слабое место Фокса. И, как показалось, нашел. Это была правда — откровенная, иногда шокирующая правда. Но Фокса она обезоруживала. Он немного терялся, когда на неудобные, грязные и интимные вопросы ему вдруг отвечали без стеснения и откровенно. О внебрачных детях, о разрыве двадцатилетнего брака, о сексуальных предпочтениях, об изменах и о вкусе дыма забитого косяка.
Правда и уверенность, — подумал Эдвард. — Пусть роется в грязном белье, сколько душе угодно. Сам и испачкается.
В гримерку заглянул щуплый темноволосый парнишка лет восемнадцати и, хлопая большими черными глазами, запыхавшись, произнес:
— Мистер Скам, пора.
За парнишкой в дверном проеме возник телохранитель Боб — великан с сердитой бульдожьей мордой. До того, как его увидеть, Эдвард считал себя крупным мужчиной, но после встречи с ним пересмотрел свои взгляды. Да, теперь у него, у обычного фермера из зеленого захолустья, был не только личный водитель, но и самый настоящий телохранитель, который следовал за ним тенью. Увы, эта тень умела еще и говорить, причем, как ни странно, иногда довольно умные вещи. Но сейчас громадная тень, занявшая все пространство дверного проема, молчала и просто взирала на него немигающим взором.
Эдвард поднялся и критическим взглядом смерил свое отражение. Галстук цвета зеленого яблока лежал на груди ровно, темно-синий костюм на крупной фигуре сидел как влитой, о стрелки брюк, казалось, можно было порезаться — только пальцем проведи, а начищенные туфли, вне всякого сомнения, годились для того, чтобы пускать солнечных зайчиков.
Расправив плечи и выставив грудь колесом, он последовал в коридор. Пусть все видят — вот идет будущий мэр Шэлл Сити. Не человек — глыба, гора, которую не сдвинуть никому на свете. Полный сил, несгибаемый и… с бородой.
— Мистер Скам, — окрикнула его гримерша.
Он остановился и повернулся, подумав, что о чем-то забыл.
— Просто хотела сказать, что буду голосовать за вас.
Эдвард поймал ее теплую улыбку и тоже улыбнулся в ответ, только сейчас осознав, что не знает имени этой чудесной девушки, сделавшей правильный выбор. Улыбка была почти осязаема. Этот маленький кусочек солнца, поддержки и счастья будто раскрылся незримой волшебной накидкой, нежно лег на широкие плечи, и Эдварду показалось, что теперь он неуязвим.
И все же, когда рокот оваций и музыки ударил по ушам, а глаза ослепили студийные прожектора, он вдруг подумал: «Шэлла, зачем я во все это ввязался?!!». Мысль возгорелась на мгновение и растворилась в темноте, как искра, взметнувшаяся над ночным костром.
— Я думаю, вы все узнали нашего гостя?!! — сквозь шелестящий океан света прорвался голос. — Конечно, это Эдвард Скам! Кандидат в мэры Шэлл Сити, в котором… — Август подставил ладонь к уху. — Что?!!
— Всегда солнечно!!! — взревела трибуна, когда Эдвард оказался в центре съемочного павильона.
Нестройный хор голосов проскакал табуном, ударился о стены и разбежался по коридорам. Статисты угомонились, отбив ладони, и молча застыли на своих местах, точно глупые птицы на жердочках. И глядя на них, не замечая их лиц, только неясные образы, Эдвард понял, что больше почти не боится появляться на публике, лишь направленные камеры все еще ворочали в груди холодный колючий ком. Каждое новое интервью, каждое новое выступление подтачивало страх, отгрызало от него по кусочку, и Эдвард надеялся, что со временем он вообще забудет о нем, как о ночных кошмарах. Но, видимо, не сегодня.
Ведущий, высоко поднимая уголки губ, словно скалясь, встал и протянул руку. Эдвард осторожно пожал ладонь своего будущего «дознавателя». Рука Августа Фокса оказалась совсем худой, мелкой и гладкой, как у ребенка. А сам он, несмотря на говорящую фамилию, походил больше на барсука или скунса, чем на лиса. Не было в нем ничего от лисицы: ни рыжей шевелюры, ни грации, ни острого носа, ни хитрых глаз. Зато в темных пышных волосах белели продольные сугробы седины.
— Мистер Скам, Эдвард, — не переставая лыбиться, Август так развел руки, словно хотел его обнять. — Наконец-то вы здесь! Я очень рад… Вам кто-нибудь говорил, что у вас прелестная борода?
Трибуна взорвалась наигранным смехом. Но Эдвард подавил раздражение, проглотил его, всем своим видом показывая, что ему нет дела до каких-то там колкостей. Он расстегнул пуговицу на пиджаке и опустился в кресло — спокойно, с каменным лицом посматривая на интервьюера холодным ясным взглядом.
