– Любите ли вы фаду, Дэмиен? – спросил шестидесятилетний толстяк по имени Бен, один из завсегдатаев гостиничного бара.
– Да у меня вся жизнь – одно сплошное фаду, – пожаловался я. Накануне я в очередной раз пообещал себе навсегда порвать с Вероникой.
– Мы с ребятами сегодня вечером собираемся сходить на фаду в клуб Оушен-Лукал. Если вы к нам присоединитесь, мы будем рады.
– Спасибо, Бен, я подумаю.
Слово «ребята» применительно к этой компании звучало вполне комично, а уж сам Бен меньше всего походил на «одного из ребят». Он был старше других и ни по каким критериям, кроме своего американского паспорта, не вписывался в их общество. Но паспорта было достаточно, чтобы его терпели постольку-поскольку. В отличие от остальных он не был связан с нефтяным бизнесом, и я так толком и не понял, какая нелегкая принесла Бена в Анголу. Было известно только, что он занимается продажей мебели и даже не живет в этой гостинице, а просто приходит сюда пообщаться «с ребятами» в баре. Мне он очень напоминал школьного друга Дэйва: такой же тучный, невротичный и, кажется, прекраснодушный, но маловыносимый. Я же в юности был, по-видимому, куда добрее, чем сейчас: Дэйва со всеми его перепадами я когда-то любил и считал своим близким другом. А теперь этот шестидесятилетний близнец Дэйва сильно действовал мне на нервы.
Но я все-таки предпочитал общество Бена всем прочим – хотя бы потому, что Бен читал книги, причем не только по-английски, но и по-португальски. Это он подсовывал мне то Арналду Сантуша, то Пепетелу, то потрепанную книгу Луандину Виейры с закладкой в виде банкноты в сто эскудо (привет из колониальной эпохи).
Про Луандину Виейру Бен сказал, что его повесть «Мы из Макулузу» – несомненная вершина ангольской литературы. Мне пришлось поверить ему на слово, так как моего португальского еще долгое время не хватало на то, чтобы подступиться к этому шедевру. Я читал другие повести Виейры – легкие и уютные рассказы про старую Луанду, отдающие магическим реализмом и клубничной жвачкой теленовелл. Когда же я наконец продрался через «Мы из Макулузу», выяснилось, что это такой ангольский Фолкнер. Из сверхплотного текста на сто с лишним страниц я выделил один абзац.
«Maria nunca me amou, nunca podera amar ninguém, se ria sempre que eu ria e isso não da saber. E sem isso o amor sempre não é conhecimento da morte e, sem isso, não é amor, vôo cafofo e estúpido so, acender de capim para queimadas, caça e cinzas sim, mas o solo defradado e apagado. Por isso a sua sanzalinha de sentimientos tem de fazer rotação, procurar novas matas para se rir come las, fazer a derruba e nunca aprender, ate que a velhice ponha-lhe as marcas das cinzas em todo o seu belo corpo loiro e, depois, de repente, morra e a estupidez dessa vida antropofoga não tenha ainda tempo de marcar-lhe rugas fúnebres que deem dignidade na cara de queixo amarrado com lenco de seda para maxilar não pender»
[61].
Эта инвектива отвергнутого любовника нашла отклик в моей душе, и я с удовольствием мысленно заменил Марию Вероникой, хотя прекрасно понимал, что Вероника ничем не заслужила всю эту галиматью про погребальные морщины и отвисшую челюсть. Тем не менее я переписал понравившийся абзац в блокнот и показал Бену. Тот интерпретировал на свой лад, сделал выводы о моих предпочтениях и сообщил, что непременно должен сводить меня на фаду. «Это как раз в вашем вкусе».
В роли организатора экскурсии выступил сам Бен, и потому было неудивительно, что все пошло наперекосяк. Половина людей была уверена, что сбор назначен на 19:00 в лобби отеля, другая половина точно помнила, что все условились встретиться в 20:00 в баре. Бен, который, по-видимому, сначала назначил на семь, а потом перенес на восемь (хотя он настаивал, что с самого начала договаривались на более позднее время), метался между баром и лобби, безуспешно пытаясь собрать всех в одном месте. Вызванивал тех, кто уже ушел, уговаривал вернуться, уверял, что его вины тут нет, просто люди его неправильно поняли, а потом вдруг менял пластинку – брал всю вину на себя, извинялся и снова умолял вернуться. Это был исключительно скучный водевиль, но мне было жалко бедного Бена, упорно отказывавшегося признать, что никто, кроме него, не горит желанием попасть на фаду. Все согласились от нечего делать и теперь были только рады поводу отказаться. В итоге мы с Беном отправились в Оушен-Лукал вдвоем.
К тому моменту, как мы попали в клуб, вечер фаду уже близился к концу, слушателей оставалось совсем мало. Но у одной из певиц был день рождения, и остальные устроили для нее концерт после закрытия. При этом нас с Беном не выгнали – возможно, даже не заметили, так как в зале было темно, а мы заняли столик в самом дальнем углу. Все внимание доставалось имениннице. Она сидела за столиком перед сценой, а другие фадишты по очереди поднимались на сцену и пели для нее. Все, кроме одной. Фадишта-отщепенка, когда подошла ее очередь, стала петь, демонстративно отвернувшись от виновницы торжества. Вероятно, это была ее соперница. Ей почти не аплодировали; исполнив свой номер, она так же демонстративно покинула клуб. Внешне фадишты были почти неотличимы друг от друга. Большинство из них были мулатками. Все худые, пышноволосые, одетые во все черное. Одинаковые прически, одинаковый макияж. На лицах – одно и то же выражение, сочетающее томность дивы и траур чеховской Маши. Всем аккомпанировали одни и те же музыканты – два гитариста и контрабасист. Аккомпанировали, надо сказать, виртуозно. Под конец из‐за кулис вышел владелец клуба – человек с рябым лицом, похожий на бывшего сутенера. Он вынес имениннице пирожное со свечкой. Затем все они, владелец и фадишты, потянулись на улицу курить. Бен объяснил мне, что некурящих фадишт не бывает.
В целом мне понравилось, но меньше, чем я ожидал. Странное сочетание монотонности и надрыва. Уж слишком своеобразно, слишком много специфики жанра – абсолютно недоступной, если не заниматься этим всерьез, и в то же время бросающейся в глаза, не позволяющей неискушенному зрителю просто слушать и получать удовольствие. А главное, фаду в чистом виде – это все-таки Португалия, не Ангола. Я же твердо решил посвящать свободное время изучению именно ангольской музыки. Пусть это станет моим способом вырваться из экспатского гетто и войти в контакт с тем местом, где я теперь живу. Да и что еще делать одинокому мужчине «de meia idade»
[62] в чужой стране? Если нет у меня здесь ни семьи, ни друзей, ни похвальной цели, пусть будет хотя бы хобби. Заодно, опять-таки, материал для книги, которую я задумал: буду писать об ангольской музыке.
