Вообще трудно было представить себе троих более непохожих по темпераменту людей, чем Джим, Рэнди и Билл. Тем не менее это были три закадычных друга, три мушкетера из Four Winds. Четвертый, Брайан Колч, был крайним. И Вадик, всегда верно чуявший, на кого надо ставить, все больше сближался с Джимом и Рэнди – и отдалялся от Колча. Колч, который не мог не видеть, что происходит, повел себя на редкость достойно. Впоследствии Вадик часто думал, что сам он на месте Колча вряд ли был бы способен на такое благородство. После того как они «разъехались» (Вадик с Питом вернулись под родительский кров, а Колч с Клаудио сняли очередную квартиру), Колч не навязывался, практически перестал звонить, предоставив Вадику возможность всецело определять, насколько тесной отныне будет их дружба. Когда же Вадик звонил Колчу (что случалось все реже), тот разговаривал с ним как раньше, без малейшего намека на обиду. Он как-то сразу простил Вадику его очевидное предательство. Но группа EOD, как уже было сказано, вскоре распалась.
Теперь самым близким другом Вадика оказался Джим Фарино. На какое-то время они стали неразлучны, как еще совсем недавно с Колчем. Когда он не вещал со сцены о правах животных, Джим был милым, веселым парнем. У него была подруга Тэрин, тоже очень милая, и младший брат Марк, в котором Джим души не чаял. От своих друзей он требовал, чтобы они, как и он сам, приняли стрэйт-эдж и веганство (единственным, для кого делалось исключение, был Рэнди). Вадик подчинился: отказался от мясного и молочного, перестал носить кожаную обувь, не пил, не курил и на концертах One Man Less, когда Джим кидал ему микрофон, орал что было мочи: «Crush the weak». Впрочем, эту песню, как и все, что написал Билл Сток, исполняли нечасто: теперь у группы был новый репертуар. Тексты, сочиненные Джимом, были не менее боевыми, но менее кондовыми, чем тексты Стока. Попросту говоря, у него был более богатый словарный запас.
Вместе с текстами менялась и музыка – она тоже становилась более изощренной. Хотя, надо сказать, музыка у One Man Less всегда была на пятерку. Помимо солиста, в состав группы входили близнецы-гитаристы Майк и Билл Томпсоны, виртуозный ударник Дерек Ван дер Зи и еще более виртуозный басист Джэйми Вуд. Про последнего в Трое ходили легенды. Это был человек-оркестр, блестяще владевший не то десятью, не то двенадцатью музыкальными инструментами. Рассказывали, что однажды, когда группа гастролировала где-то в Огайо, Вуд, взявший на себя обязанности водителя, настроил приемник на радиостанцию Classic Rock. Передавали песню группы Van Halen. Вуд придерживал руль левой рукой, а правой барабанил по приборной панели в такт музыке. Затем машина въехала в длинный тоннель, радио перестало ловить, и Вуд перестал стучать. Через несколько минут, когда в конце тоннеля забрезжил свет, он снова застучал по панели, а еще через секунду в динамиках снова зазвучала музыка, и оказалось, что Вуд попал в такт с точностью драм-машины.
Братья Томпсон тоже были не промах. Когда группа записывала свой дебютный альбом, Джим пригласил Вадика в студию в качестве бэк-вокалиста (впоследствии все треки переписали уже без подпевок). Вадика поразила их собранность, профессиональная нацеленность на успех. Ничего общего с раздолбаями Колчем и Клаудио. Это был какой-то совсем другой уровень, другой подход. В свободное от музыки время Билл Томпсон коллекционировал бейсбольные карточки и даже в этом занятии проявлял дотошность, даже одержимость. Словом, это были серьезные люди, и Джим Фарино тоже вдруг показался Вадику каким-то очень серьезным – то ли подлаживался под остальных, то ли и впрямь был таким. Его вокал переписывали по много раз: Джим улавливал какие-то огрехи, которых Вадик просто не слышал. «Вот здесь плохо получилось, – хмурился Джим, – с этого места лучше переписать». И с какого бы места ни начиналась новая запись, Джим попадал в такт так же безошибочно, как Джэйми Вуд, подстукивавший Van Halen.
У Вадика голова шла кругом от всех этих бесконечных (и, на его слух, идентичных) дублей. Он без восторга подумал, что никогда раньше не встречал таких скрупулезных людей. Потом они сидели в дайнере, и Джим, как будто стараясь сгладить то впечатление, рассказывал потешные истории про своего дядю, которого все называли Дядя Кресло. Легенда гласила: когда этому дяде стукнуло сорок лет, он сел в кресло, включил телевизор и с тех пор не вставал, как какой-нибудь йог, в течение двадцати лет сидящий в одной и той же позе. Единственными мышечными группами, которыми он продолжал пользоваться, были жевательные и мышцы правой кисти – для переключения телеканалов. Когда Вадик познакомился с Дядей Креслом, тому было уже под шестьдесят, хотя точно сказать было трудно: это было аморфное существо без определенного возраста и пола. Вадик запомнил такую сцену: темная комната, лиловое мерцание телевизора, в кресле – огромная туша в запятнанном нижнем белье. Пустое лицо, заросшее щетиной и заплывшее жиром. «Привет, Дядя Кресло!» – прокричал Джим и, подбежав к туше, нежно поцеловал ее в щеку. В ответ туша крякнула и смачно пернула. Джим радостно захихикал: «Видал, как пернул? Это он у нас умеет!»
Дядя Кресло был братом матери Джима. Мать Фарино была под стать своему братцу, но ее выходки отнюдь не забавляли Джима. Она любила жаловаться на судьбу и никогда не забывала упомянуть, что она – вдова. Джим говорил, что она вошла в роль вдовы еще при живом муже, как бы миновав статус жены. Иногда у нее наступали просветы: она казалась здравой, даже мудрой. Они с Джимом разговаривали часами, и он поражался тому, насколько она проницательна. По словам Джима, в эти светлые периоды она была способна думать не только о себе. Прислушивалась, давала советы, видела себя и других такими, какие они есть. Но затишье всегда оборачивалось бурей. Ее вело не в ту степь, она начинала невпопад благодарить всех за то, что они такие хорошие, твердила, как ей повезло. Вадик несколько раз был свидетелем этой маниакальной фазы. Потом она исчезала, а когда возвращалась, у нее было лицо Дяди Кресла. С таким лицом можно только смотреть телевизор. И она смотрела, мигом превращаясь в героиню романа «451 градус по Фаренгейту»: общалась с персонажами мыльных опер, кричала им «Что ты делаешь?», негодовала, сопереживала, обижалась на них, как если бы это были живые люди. Один из таких приступов пришелся на день рождения Джима, но она не помнила, что у него день рождения, и он не стал ей напоминать. Сказал, что просто пригласил в гости несколько друзей. Ее заперли в спальне с телевизором («Она от этого телика все равно до утра не отклеится, – пояснил Джим, – но я на всякий случай запер дверь, чтобы она нам не мешала»). Братья Томпсон принесли именинный торт, Вадик – веганское мороженое. Джим шутил, что, если бы торт препоручили его мамаше, в нем были бы бычки вместо свечек.
Разрыв с Джимом не был внезапным, скорее он случился так же, как случались рецидивы у миссис Фарино: что-то уже давно назревало, свербело. Джим все больше вещал и поучал, его назидательность злила Вадика, а еще больше злило то, что он, Вадик, чем-то раздражал Джима, это было очевидно, хоть и непонятно, чем именно. В последний раз они виделись на концерте First Axis. Джим как-то очень странно смотрел на Вадика и на прощание неожиданно выкрикнул: «Бросай пить!» Накануне Вадик действительно пил пиво в подвале у Рэнди Шульца. Интересно, кто донес об этом Джиму? Неужели сам Рэнди? Через несколько дней после этой встречи Вадик отбыл в Покипси, чтобы начать обучение в колледже. Троя осталась позади.
