Внутренние районы страны пострадали намного больше, чем города побережья. Пока в Луанде на скорую руку строили коммунизм под началом МПЛА, внутри страны шли бои за каждый километр буша, падали бомбы и тысячи мирных жителей подрывались на минах. В сущности, это были разные страны. В одной правил вождь пролетариата Агостиньо Нето, а после его смерти в 1979 году – преемник Жузе Эдуарду душ Сантуш, оказавшийся в итоге самым ловким и стойким из всех африканских автократов. В другой – Жонаш Савимби, человек выдающихся способностей и сверхъестественной харизмы, интеллектуал-кровопийца. Первая страна – Луанда и прилегающие к ней районы вдоль побережья – пользовалась поддержкой СССР и Кубы, в то же время получая деньги от сделок с западными нефтяными компаниями вроде Gulf Oil, Texaco и Petrofina (что оказалось очень кстати в девяносто первом, когда Восточный блок рухнул и членам ангольского Политбюро пришлось срочно перековываться в капиталистов). Вторая занимала большую часть территории Анголы и существовала в основном на деньги от добычи алмазов. Это была аграрная страна, чьей столицей считался городок Джамба с населением в десять тысяч человек, расположенный около анголо-намибийской границы. И хотя на заре независимости движение МПЛА провозгласило «власть рабочих и крестьян», большинство крестьян жили в стране УНИТА и поддерживали популиста Савимби, воспринимая МПЛА как партию далеких от народа ассимиладуш. МПЛА – город, креольский анголанидад, УНИТА – буш, соль земли. И тут, и там – культ личности вождя, чистки, секретная полиция.
В первой стране провели детство Жузе, Шику и Ману, а во второй – Карлуш. Все они дети войны, но только Карлушу довелось оказаться в центре военных действий: он родился в Уамбо. Его главное детское воспоминание – о том, как мина унесла жизнь его младшей сестры. Как она умирала в госпитале от ранений. Вся семья поочередно дежурила у ее постели. Но умерла она ровно в тот момент, когда в палате никого не было: отец вышел в коридор за водой. После смерти дочери отец Карлуша начал пить, и его пьяные причитания посреди ночи стали таким же привычным фоном, как несколькими годами раньше – звуки взрывов. Винил врачей: почему не вылечили? Но уж если и винить докторов, то в гораздо большем зле: как-никак именно доктора заварили всю эту кашу. Доктор Агостиньо Нето и доктор Жонаш Савимби. Политики с медицинским образованием. Это они «лечили» страну огнем и мечом. Хотя, конечно, не только они. В ангольской войне участвовали все, кто мог: США, СССР, Куба, Китай, Заир, ЮАР, Северная Корея, ГДР, Румыния, Португалия, Бразилия, Израиль. Все промелькнули перед нами, все побывали тут. Нефтяники, торговцы алмазами, голубые каски МОНУА
[184], наемники (современные жага) со всего света. Советско-американское противостояние на последнем витке холодной войны наложилось на этнополитический трайбализм в сочетании с борьбой за сырьевые товары. Как гласит знаменитая африканская пословица, «когда дерутся слоны, страдает трава у них под ногами». Есть и другая пословица: «Тот, кто бросил камень, забудет об этом; помнить будет тот, в кого камень попал».
Даже сейчас, пятнадцать лет спустя после окончания войны, здесь еще работают саперы. Еще ждут своих похорон груды стекла и металла – то, что когда-то было домами. Ветераны занимают место в очереди для безработных. Не важно, кем ты был на войне, героем или дезертиром; в мирное время всем, кто выжил, стоять в одной очереди. На первом этаже одного из зданий пробоина размером с большое окно (видимо, от выстрела из гаубицы) позволяет взглянуть на то, что творится внутри. Там стоит табуретка, на табуретке сидит старик, он играет на расстроенном банджо, а трое малолетних оборванцев смешно вихляются, и нельзя понять – то ли они издеваются над ним, то ли танцуют «всерьез», просто не очень умело. А над ними, на торце этого раненого здания, висит покосившаяся табличка – видимо, еще с тех военных времен: «A padaria está temporariamente fechada»
[185].
Местные рассказывают, что до войны Уамбо был вполне процветающим городом. Здесь работали две фабрики, пивная и лимонадная, все вращалось вокруг них. Главными местами для отдыха были ботанический сад, зоопарк и парк аттракционов. Последний даже отчасти уцелел: аттракционов в нем давно нет, зато несколько гипсовых статуй – тут как тут. Диогу Кан, Бартоломеу Диаш, Афонсу де Албукерке
[186]. Мертвые белые люди с суровыми лицами. Уцелела и изрешеченная пулями статуя Антониу Салазара – диктатора, который боролся до последнего за свои заморские владения и при этом за всю жизнь ни разу не выехал за пределы Португалии. В послевоенном Уамбо эти статуи, последние из остатков колониальной эпохи, смотрятся настолько дико, что в этом даже что-то есть: отражение одного прошлого в другом. В одну из этих бесследно ушедших эпох весь город фактически принадлежал греку по имени Стаматис Даскалос, человеку с загадочным прошлым – не то свободный предприниматель, не то правозащитник и борец с коррупцией у себя на родине, не то беглый преступник. Он владел доходными домами, гостиницами, фабриками и даже лучшей в городе булочной. Но он был игрок и потерял свое состояние в казино. Его сын, Алешандре Даскалос, стал известным поэтом и ангольским националистом, а внучка Мария, тоже писательница, вышла замуж за Арлинду Барбейтуша, классика ангольской литературы. На заре ангольского социализма Барбейтуш и Мария Даскалос, отказавшиеся участвовать в травле одного из коллег по литературному цеху, были объявлены агентами иностранной разведки, чудом избежали голодной смерти, лишившись талонов на питание, и едва спаслись бегством в Германию после того, как неизвестные подожгли их квартиру. После войны Арлинду Барбейтуш был восстановлен в статусе классика; сейчас его произведения проходят в школе. Вот он, лабиринт чужих историй, в котором так же легко заблудиться, как в лабиринте городских улиц. Я люблю лабиринты: заблудиться – значит ненадолго убежать от себя.
Улицы Уамбо выглядят так, будто их проектировали в преддверии большого будущего, которое так и не наступило. Широкие бульвары, усаженные эвкалиптами и джакарандами, напоминают, что когда-то этот город назывался Новым Лиссабоном; предполагалось, что он станет столицей. Пыльные фасады домов, на балконах – танковые колеса, используемые в качестве цветочных горшков. На центральной площади идет торговля. Продают тряпичных кукол – традиционный сувенир. Эти куклы тоже странным образом напоминают мне о войне, ассоциируясь со стихами Ильи Эренбурга, которые когда-то любил мой отец: «…А детвора несла свои игрушки, / И был у куклы перекошен рот». На столбе – ободранная афиша двадцатилетней давности, извещающая о грядущем концерте Карлуша Бурити
[187]. У постамента тусуются уличные музыканты; один играет на гитаре, другой подыгрывает ему, стуча куриной костью по бутылке. Рядом старуха пытается продать прохожим антикварные карманные часы, называет их «лорожиу» вместо «реложиу». Маршрутка везет пассажиров до стадиона, где не так давно устраивали публичные казни. Что же касается зоопарка, память о нем стерта начисто: в годы военного голода служителям пришлось перестрелять всех животных.
