Она до сих пор представляет, как укачивает маленького Колю в промозглой темноте полуночной квартиры. Он такой худенький, что она может пересчитать все его ребрышки. Он уткнулся личиком ей в шею, причмокивая губами во сне. Она носит его на руках всю ночь, потому что боится, что без ее тепла он замерзнет и умрет.
Почему мы считаем, что настоящее сильнее прошлого? Между ними нет никакой границы. Прошлое живо и ждет своего часа. И она, и Андрей отвернулись от него, потому что у них не было выбора, но оно только приобрело над ними большую власть. Какая-то ее часть никогда не покидала той промерзшей комнаты.
Она переворачивает страницы. Теперь на рисунках листья одуванчиков, ряды капустных кочанов, тугих и плотных. Вот снова Коля: ложкой ест овсянку из миски и застенчиво улыбается. Другой рукой он прикрывает тарелку, но старается есть «красиво». Они больше не голодают. Вот бригада женщин, метущих улицу. Она слышит, как метлы скребут асфальт, и чувствует, как горят мозоли на ладонях. Все эти наброски сделаны наспех, часто по памяти. Но правду говорят: чем больше рисуешь, тем лучше у тебя получается.
Сейчас она не решается даже начать. Чувство настоятельной необходимости ушло, и ей снова стало очевидно, насколько несовершенна и слаба ее техника. Иногда она завидует Коле, который готов часами сидеть за инструментом, импровизируя, балуясь, играя в шутку и всерьез.
Да и кто сейчас захочет смотреть на ее рисунки? В какой-то момент она думала отдать их для блокадной выставки, но теперь рада, что этого не сделала. Выставка была опечатана властями, как будто превратилась в место преступления. Экспонаты где-то рассеялись. Ее рисунки тоже пропали бы, а то и вовсе были бы уничтожены. Тому, что на них запечатлено, не предназначено было остаться в народной памяти.
В конце концов, почему Ленинград рассчитывал на особое отношение?
За это он и был наказан.
«Если бы мои рисунки уничтожили, продолжали бы они где-то существовать просто потому, что были нарисованы?» У Анны нет ответа на этот вопрос.
На дне лежит альбом с ее самыми последними работами. Среди них зарисовка Пискаревского кладбища. Заросшие травой братские могилы покрывают собой огромное, неухоженное пространство. Высоко в летнем небе над ним плывут безразличные облака. Крошечные людские фигуры маячат на границах рисунка. Говорят, когда-нибудь кладбище облагородят, построят настоящий мемориал в память всех умерших.
Но Анна считает, что вопрос не стоит так: помнить или забыть. Прошлое живо. И оно берет свое.
7
Андрей снимает трубку.
— Это Бродская, — говорит голос на том конце. — Я получила результаты биопсии Волкова.
Он молчит, ждет.
— Вы сможете подойти?
— Конечно.
Как гальванизированный труп, рывком, он поднимается, выходит из кабинета, шагает по коридору, размахивая в такт руками, всем своим видом показывая, что торопится на встречу. Бродская у себя за столом. Перед ней раскрытая папка с результатами патологического исследования. Как только за ним закрывается дверь, она тихо говорит: «Все как мы и думали. Проксимально расположенное остеогенное новообразование большеберцовой кости, и поражение уже распространилось на прилежащие мягкие ткани. Ампутация конечности выше колена — единственный выход. Рентген показал, что на данном этапе метастазов в легких нет».
— Ясно.
Она подталкивает к нему папку. Он быстро просматривает заключение, зная, что ему эти подробности не скажут столько, сколько ей.
— Нет ни малейшего шанса спасти конечность?
Она отрицательно качает головой.
— Я понял.
«Значит, когда начнутся подготовительные тренировки к новому сезону, нога уже не будет болеть?» — «Я на это надеюсь. Нам всем бы этого хотелось»…
— Спасибо, Рива Григорьевна. Если вы не возражаете, я бы пока забрал результаты биопсии, чтобы иметь их при себе, когда буду говорить с родителями ребенка.
— Задача не из легких, — говорит Бродская.
— Это всегда нелегко.
«Лучше придерживаться фантазии, что этот ребенок ничем не отличается от других и его случай — простая история о страдании, скорби и возможном выздоровлении».
— Чем скорее сделаем операцию, — говорит Бродская, — тем лучше для него. Как вам известно, это агрессивная опухоль. Я предпочла бы подготовить мальчика и прооперировать завтра.
— Да, я понимаю. Я позвоню вам, как только поговорю с родителями.
— Но это же неправильно! — внезапно восклицает Бродская. — Эту информацию должна сообщить им я, напрямую — как хирург, который проводил биопсию…
Он смотрит на нее и гадает, неужели она действительно раздосадована. Она не производит впечатления человека, часто демонстрирующего профессиональное самолюбие. Да и кто станет настаивать на соблюдении протокола в подобной ситуации, где призом является сообщить человеку вроде Волкова, что его сыну нужно ампутировать ногу?
— Я вас понимаю, — говорит Андрей.
— Лично вас я ни в чем не виню, пожалуйста, только не подумайте. Я знаю, что ответственность лежит не на вас. Но меня это беспокоит. Мы разрабатываем наши процедуры не случайно. Они призваны защищать нас, так же как и пациента.
«В этом случае ничто не сможет нас защитить», — думает Андрей. С некоторыми из коллег он даже рискнул бы произнести это вслух, но Бродскую он не настолько хорошо знает.
— Вы обсуждали это с администрацией?
— Конечно. Но как только я затронула этот вопрос, мне сразу ясно дали понять, что Волков с ними уже поговорил. Нам следует идти на любые уступки. Как вам известно, они согласились с вашим участием в деле, хотя это противоречит всем правилам.
— Ясно.
— Андрей Михайлович, послушайте моего совета: постарайтесь минимизировать свое участие. Случай сложный. Послеоперационный уход и реабилитация занимают много времени и не всегда удовлетворительны. Очень высок риск осложнений, не говоря уже о риске метастазов. Возможно, процесс микрометастазирования уже начался. Сейчас мы ничего не можем сказать. Исход лечения может быть далек от положительного.
— Возможно, у меня нет этого выбора.
— Возможно. Но пациенту потребуется высококвалифицированный уход, физиотерапия, протезирование. Очень важно, чтобы все, кто непосредственно занят его лечением, могли напрямую общаться с семьей. — Она ненадолго умолкает. — Вы не должны отвечать за все в одиночку. Пожалуйста, сообщите родителям, что, если они захотят обсудить результаты биопсии со мной, я буду рада это сделать.
Он смотрит на нее и кивает, надеясь, что она поймет, как глубоко он ее уважает. Ею движет не одно лишь профессиональное самолюбие — тут надо иметь смелость.
Лицо Бродской чуть заметно смягчается.
Ребенок спит. Сиделка рядом с его кроватью взглядывает на Андрея, когда он приоткрывает дверь, и прикладывает палец к губам. Андрей кивает.
