Она вновь проникла в его мысли, в которых, просматривая заумные названия книг и авторов, одарила его мимолетным взглядом, сама того не осознавая, очаровывая им.
– Я не знаю. Мисс Крамб никогда не признавалась мне, – заявил он, с горечью пробуя ложь, стекающую по его горлу. Она никогда не озвучивала, но он точно об этом знал.
– Но вы знаете, что она любит вас, – перешел к главному Генри, на что Томас Рид громко фыркнул, не в силах препятствовать дальнейшему разговору.
Конечно, он мог бы просто уйти и вновь закрыться в своем кабинете и погрузиться с головой в работу. Но не в этот раз. Хотя Генри – не то же самое, что его сестра, Томас чувствовал некую связь с ней, когда разговаривал с ее братом. И для него было бы слишком тяжело так просто покончить с этим. Даже если он никогда не сможет ее заполучить.
– Мистер Крамб, даже если бы это было так, это не имеет никакого значения. В последние несколько дней своей работы Анимант… – он прочистил горло, – мисс Крамб была сильно обеспокоена семейными обстоятельствами…
– Моей помолвкой с Рейчел, – прямо закончил Генри Крамб, который сразу понял, о чем идет речь, и библиотекарь был рад, что ему не пришлось произносить это вслух. В конце концов, он не имел права вмешиваться. Вообще-то он даже не должен был знать о подобных личных делах других людей.
– Да, – только и сказал он, не выдержав взгляда Генри Крамба, который смотрел на него так испытующе, словно мог заглянуть ему прямо в голову.
– Она рассказала вам об этом?
Томас Рид покачал головой.
– Она лишь упомянула, что ваш отец не считает эту связь подходящей, – он произнес ненавистные ему слова и хотел подавиться ими. Это стало началом конца, смертельным ударом по его надеждам, которые затем иссякли и оставили его одного во тьме.
Генри глубоко вдохнул, а затем медленно выдохнул.
– О Боже, – охнул он. – Я понял. Но вы ошибаетесь, мистер Рид.
– Прошу прощения? – Библиотекарь растерянно поднял голову, думая, что ослышался. Его сердце дрогнуло, а голова начала гудеть от всех крошечных искр надежды, которые он жестоко подавил в зародыше.
– Вы отвергли мою сестру, потому что решили, что мой отец не примет ваши отношения? – Генри Крамб попал в самую точку, взмахнув в воздухе книгой, которую держал в руках. – Ах, не отвечайте, я уже вижу это по вашему лицу! – бодро фыркнул он и посмотрел Томасу Риду прямо в глаза. – Вы любите мою сестру?
– Мистер Крамб, я… – чувствуя неловкость, он запнулся, и студент болезненно ткнул его пальцем в грудь, так, что он бы упал, если бы не ухватился за стеллаж.
– Вы любите мою сестру? Простой вопрос, да или нет, – напирал он, и Томасу Риду казалось, что его череп раскололся.
– Да, – едва слышно выдавил он, открывая тем самым врата в самые потаенные уголки его естества.
Генри ткнул его в грудь второй раз.
– Тогда напишите ей, сумасшедший! – прошипел он, как опасная змея, и его взгляд мрачнел все сильнее. – Так как вы глубоко заблуждаетесь.
Анимант всегда точно понимала, что застигает библиотекаря врасплох своей яростью, что у него не было выбора, кроме как пойти на компромисс. И Генри ни в чем не уступал сестре.
– Мой отец поначалу был против моей помолвки, потому что Рейчел еврейского происхождения. Это не имело ничего общего с деньгами или положением в обществе. И чтобы окончательно переубедить, я с радостью приглашаю вас на нашу свадьбу. Она состоится восьмого апреля.
Томас Рид был ошеломлен, чувствовал, как мысли проносятся у него в голове, и ему потребовалось слишком много времени, чтобы правильно расценить эту совершенно новую для него информацию.
– Ваш отец дал свое согласие? – потрясенно спросил он и не мог понять этого, или, возможно, не хотел, потому что это значило бы для него больше, чем он мог вынести в своем нестабильном состоянии.
– Мой отец далеко не так упрям, как вы себе представляете. Он также узнает настоящую любовь, когда видит ее, – добавил Генри и пренебрежительно махнул рукой. – Кроме того, такому человеку, как вы, образованному мужчине, работающему руководителем, было бы легко угодить моему отцу в качестве зятя.
– Это… – Томасу Риду пришлось сделать глубокий вдох. Он всегда считал, что недостаточно хорош для семьи Анимант и что мнение ее отца наверняка никогда не изменится.
Возможно, потому что он судил по своему отцу, который после стольких лет все еще не простил его за то, что он не стал мясником и вместо этого строил академическую карьеру. Как он мог так ошибаться?
– Я не могу так просто написать ей, – выдавил он, и волна вины сбила его с ног. Он позволил Анимант уехать, полагая, что чрезвычайно мудр и все понимает, а теперь должен признать, что был неправ.
– Конечно, можете, – парировал Генри. – И, если вы этого не сделаете, я клянусь, что буду приходить сюда каждый день и наседать на вас до тех пор, пока вы не сделаете это, – прорычал он, демонстрируя такой неистовый гнев, который могли испытывать только старшие братья. – Если Анимант продолжит выплакивать из-за вас все глаза, хотя ваши чувства взаимны, я изменю свое хорошего мнение о вашей персоне, мистер Рид! – ожесточенно добавил он, демонстративно зажав книгу под мышкой и окинув библиотекаря таким убийственным взглядом, что Томаса Рида пробрала холодная дрожь. – Увидимся завтра, – молодой человек закончил угрожать и пошел обратно к своему столу, на котором стопкой лежали учебники.
Остаток дня Томас Рид провел словно в трансе. Снова и снова он проигрывал в своей голове разговор с Генри Крамбом и просто не мог понять, как мог так ошибаться.
Он намеренно причинил боль Анимант Крамб, выгнал ее, чтобы уберечь от бессмысленной боли, только чтобы сейчас выяснить, что именно на это он и обрек ее.
Только вечером, когда он, до смерти измученный, улегся в постель и почувствовал под собой холодные простыни, до него дошло, что все это значит. Каждую ночь, когда он, уставший, предавался мечтам, желая, чтобы Анимант была здесь, смеялась в гостиной, читала на диване, спала в его объятиях, это были не более чем мучительные желания, которые никогда не исполнятся.
Но теперь он знал, что сам встал у себя на пути. Все это могло стать реальностью.
Чувство вины и боль разлуки вынудили его вновь встать с постели, хотя усталость замедляла его движения. Он встряхнулся, похлопал по щекам ладонями, чтобы прогнать сонливость, и, пройдя обратно в гостиную, зажег лампу, которая всегда стояла на его столе.
Бесконечное количество слов проносились в его голове при мыслях о написании письма, но все же он не знал, как начать. Он сел за стол, чтобы взять в руки бумагу и перьевую ручку, и снова встал, беспокойно шагая по комнате.
«Любимая Анимант», – начал он и почувствовал, как усиливается чувство вины, как оно сильнее сдавливает грудную клетку, угрожая задушить его.
Была ли она все еще его любимой Анимант? Мог ли он в самом деле осмелиться обратиться к ней подобным образом?
