– Сделай ему искусственное дыхание, – посоветовал Джоуи Кунц.
– Птице нельзя сделать искусственное дыхание, идиот! – рявкнул Кэллоуэй. – У нее же клюв.
Я отложил самодельную кисточку (комок туалетной бумаги) и направил отполированный до зеркального блеска черенок так, чтобы видеть происходящее в камере. Птичка лежала без движения на гигантской ладони Кэллоуэя.
– Шэй, – взмолился он, – пожалуйста!
Ответа не последовало.
– Передай его мне, – сказал я, опускаясь на корточки с леской в руке.
Я переживал, как бы птица не оказалась слишком крупной, чтобы протиснуться в щель, но Кэллоуэй обернул ее в платок, завязал узелок и передал хрупкий груз по широкой арке над помостом. Я связал свою леску с его и осторожно подтащил тельце.
Не сдержавшись, я все же отвернул край платка. Веко Бэтмана стало фиолетовым и покрылось сеткой морщинок, перья на хвосте растопырились веером. Крохотные крючочки на кончиках лапок были острыми, как иголки. Когда я их коснулся, птица не пошевелилась. Я положил указательный палец под крылышко (у птиц ведь сердце там же, где у нас?), но ничего не почувствовал.
– Шэй, – тихо сказал я. – Я понимаю, что ты устал. И что у тебя своих проблем по горло. Но я прошу тебя, хотя бы взгляни.
Прошло целых пять минут – достаточно, чтобы потерять надежду. Я снова завернул птицу в тряпочку и, привязав к кончику лески, забросил на помост, откуда ее мог забрать Кэллоуэй. Но прежде чем наши лески сплелись, откуда-то сбоку выскочила еще одна – и Шэй перехватил птицу.
В зеркале я видел, как Шэй выпростал Бэтмана из платка и зажал в руке. Как он поглаживает малиновку пальцем, как бережно прикрывает ладонью, словно поймал упавшую звезду. Я затаил дыхание, ожидая, пока птичка дернет крылышком или тихонько запищит, но через несколько минут Шэй снова спеленал ее.
– Эй! – крикнул Кэллоуэй, который тоже следил за всем происходящим. – Ты же ничего не сделал!
– Оставь меня в покое, – повторил Шэй.
Воздух стал горьким, как миндаль; я вдыхал его с омерзением. Глядя, как он возвращает мертвую птицу, я на самом деле видел, как уходят наши последние надежды.
Мэгги
Когда Гордон Гринлиф встал, колени его отчетливо хрустнули.
– Вы изучали сопоставительные мировые религии в ходе своих исследований? – спросил он у Флетчера.
– Да.
– И разные религии относятся к донорству органов по-разному, не так ли?
– Верно, – сказал Флетчер. – Католики верят лишь в пересадку, осуществленную после смерти, и не позволяют рисковать жизнью, к примеру, в процессе сдачи тканей. Донорство органов' они всесторонне поддерживают, равно как и иудеи и мусульмане. Буддисты и индуисты считают, что донорство – вопрос совести, и очень высоко ценят акты милосердия.
– Но требуют ли какие-либо из этих религий жертвовать органы ради спасения души?
– Нет.
– Существуют ли сейчас практикующие гностики?
– Нет, – сказал Флетчер. – Эта секта отмерла.
– Почему же?
– Когда твоя система верований гласит, что слушать представителей клира не нужно, а нужно постоянно отвергать доктрины и задаваться вопросами, очень трудно сформировать круг единомышленников. С другой стороны, православные предоставляли исчерпывающие пособия, как примкнуть к ним: надо принять Символ веры, покреститься, почитать Бога, слушаться священников. К тому же их Иисус близок любому простому человеку: он тоже родился, его воспитала чрезмерно заботливая мать, он страдал и умер. Таким Иисусом заманить последователей куда легче, чем гностическим, который даже человеком никогда не был. Остальные причины упадка гностицизма, – продолжал Флетчер, – носили политический характер. В триста двенадцатом году нашей эры римский император Константин увидел в небе распятие и обратился в христианскую веру. Католическая церковь стала неотъемлемой частью священной Римской империи… И всех, у кого обнаруживали гностические тексты или убеждения, карали смертью.
– Значит, можно сказать, что гностическое христианство никто не практиковал в течение пятнадцати веков? – уточнил Гринлиф.
– Формально – да. Но элементы гностицизма присутствуют в других религиях, доживших до наших времен. К примеру, гностики различали реальность Бога, не описуемую словами, и образ Бога, доступный нам. Это во многом напоминает иудейский мистицизм, где Бог описывается как поток энергии, как мужской, так и женской, которая собирается в общий неземной источник. Или же Бог как источник всех звуков сразу. Буддистское же просветление перекликается с гностическим представлением о том, что мы живем в заблуждении, но способны пробудиться духом, оставаясь частью этого мира.
– Но Шэй Борн не может быть последователем религии, которой уже не существует, правильно?
Флетчер не сразу нашелся с ответом.
– Насколько я понял, Шэй Борн пытается отдать свое сердце, чтобы понять, кто он, кем он хочет быть и как он связан с остальными людьми. И в этом смысле – самом примитивном – гностики согласились бы, что он нашел ту часть себя, которая наиболее близка к божественному началу. – Он поднял взгляд. – Христианин-гностик сказал бы вам, что осужденный на смерть человек во многом похож на нас с вами. И что он, как, очевидно, доказывает пример мистера Борна, еще может многое дать этому миру.
– Ага. Ну-ну. – Гринлиф скептически вскинул бровь. – А вы лично знакомы с Шэем Борном?
– В общем-то нет.
– Таким образом, вы не можете с уверенностью утверждать, что у него вообще наличествует хоть какая-то система религиозных верований. И все это, по большому счету, может быть лишь частью хитроумного плана по отсрочке казни. Не так ли?
– Я беседовал с его духовным наставником.
Адвокат презрительно фыркнул.
– Перед нами человек, который в одиночку исповедует религию, восходящую к какой-то отмершей тысячи лет назад секте. Вам самому это не кажется… чересчур уж легким путем? У вас разве не закрадывается подозрение, что Шэй Борн сочиняет на ходу?
Флетчер улыбнулся.
– К Иисусу многие относились точно так же.
– Доктор Флетчер, вы хотите сказать суду, что Шэй Борн – Мессия?
Флетчер покачал головой.
– Это ваши слова, не мои.
– Тогда как насчет слов вашей приемной дочери? – спросил Гринлиф. – Или это у вас семейная черта – находить Бога в тюрьмах, начальных школах и прачечных?
– Протестую, – вмешалась я. – Мой свидетель не на скамье подсудимых.
Гринлиф пожал плечами.
– Его познания в истории христианства…
– Протест отклонен, – сказал судья Хейг.
Глаза Флетчера сузились до щелочек.
