Кастил сжал мою руку.
– Они ждут твоего ответа.
Моего ответа?
– Мне кажется, простого «спасибо» будет недостаточно.
Кастил издал звук, похожий на подавленный смех. Я взглянула на него, вскинув брови.
– Прости.
Я прищурилась.
– В твоем тоне ни капли извинения.
Он прикусил нижнюю губу, но уголки его рта изогнулись вверх. Появились две дурацкие ямочки.
– Ты несносен, – проворчала я.
– Очаровательно несносен, – поправил он, а его отец вздохнул.
– Твое очарование – это скорее плюс, – буркнула я себе под нос.
Кастил притянул меня к себе и обнял. Не успела я запротестовать, как он приблизил губы к моим так, что нас разделял всего дюйм.
– Скорее плюс – это то, что ты любишь меня безоговорочно.
– И это тоже, – вздохнула я.
Кастил поцеловал меня, и его губы непристойно завладели моими. Наверное, это было слегка неуместно – или очень неуместно, как и то, что я всем телом прижалась к нему.
Я дернулась, когда вольвены и атлантианцы во дворе и по всему городу взорвались воем и радостными криками, смешанными со свистом и улюлюканьем.
Кастил усмехнулся и прижал лоб к моему.
– Если ты еще не заметила, наш народ в самом деле любит прилюдные проявления чувств.
– Я заметила.
Лицо у меня наверняка было цвета кровавого дерева. Я оглядела город – и наш народ.
Уилла повернулась к снова притихшей толпе.
– Из Крови и Пепла и королевства Плоти и Огня наши король и королева, взошедшие на трон, клянутся защищать Атлантию от врагов известных и незримых. Править с добротой и твердостью и руководить с состраданием и справедливостью. С этого момента и до их последнего мгновения они ваши защитники.
Сверкающие глаза Кастила поймали мои. Он высоко поднял наши соединенные руки, и люди… радовались.
* * *
Судя по веселому шуму, долетающему в королевские покои, народ Атлантии все еще праздновал смену правителей.
Киеран не шутил, когда сказал, что наши комнаты занимают все восточное крыло. Вестибюль открывался в гостиную, а двери по бокам вели на половины его и ее величеств. Не представляла, зачем нужны две половины, но тут еще была отдельная столовая с круглым столом на несколько человек. И атриум, обставленный удобными креслами и кушетками. Пол в нем покрывали пышные ковры, а по стенам вились ночные розы, раскрывающие изящные лепестки с появлением луны.
Спальня оказалась… умопомрачительной.
В центре стояла кровать, занимающая почти все пространство. Занавески были раздвинуты, открывая взору чистые простыни и гору мягких подушек. Перед дверью, ведущей на уединенную террасу и в сад, стояли два шезлонга, а в самой комнате – большой деревянный сундук. Платяные шкафы размещались в комнате размером с мою спальню в Масадонии. Кастил объяснил, что это помещение называется гардеробная, хотя я и решила, что в нем вполне можно жить.
Ванная комната… Ванная в Бухте Сэйона по сравнению с ней казалась ничтожной. Туалет был спрятан за стеной, а в самой комнате стояли два умывальника, неприлично огромная ванна и ставший переломным опытом в моей жизни душ с множеством душевых головок и каменными скамьями.
Мне на ум пришли множество неприличных вещей, которые могли бы здесь происходить.
Дверь из главного входа открывалась в коридор для слуг и на отдельную лестницу, ведущую наверх в комнаты для гостей короля и королевы. Наши спутники сейчас располагались в своих покоях, а родители Кастила только что ушли, посоветовав обращаться к Роуз, если мы захотим что-нибудь изменить в покоях.
Поскольку здесь было мало предметов, которые могли принадлежать Элоане или Валину, у меня сложилось впечатление, что большая часть вещей в комнатах – новые и что переезд планировался с того самого момента, как родители Кастила вернулись в Эваемон.
Пока Кастил разговаривал со слугой о том, чтобы нам принесли поесть в покои, я бродила по комнатам, выискивая личные вещи, присланные заранее.
Они были разложены повсюду: на полке примостился милый плюшевый медведь, видавший лучшие дни. В главной гостиной стояли книги в кожаных переплетах – несколько детских, остальные, похоже, сборники сказок. Но никаких учебников. Ухмыльнувшись, я обнаружила два тренировочных меча с тупыми клинками – они висели на стене в холле между гостиной и столовой. В столовой – несколько картин, одна из них точно Кастила: сирень, серый камень и чистая голубая вода.
Пещера.
В гардеробной я нашла одежду, которую мы привезли с собой, и вещи, отправленные заранее. Все уже развешенное и сложенное. В сундуке обнаружился склад оружия, способного пронзать плоть и камень: клинки из золотистого металла, из стали и кровокамня. У другой стены, между дверью в ванную и шкафом возвышались два каменных пьедестала с узкими выступами. Интуитивно я знала, для чего они. Я смутно помнила, что видела нечто подобное в замке Вэйфейр.
Я сняла с головы корону. Позолоченная кость была гладкой и холодной на ощупь, как кость вольвена в рукоятке моего кинжала. Осторожно уложила корону на выступ пьедестала.
Королева Плоти и Огня.
Плоть и Огонь. Я уже дважды слышала это выражение. Так сказала мать Кастила, когда впервые меня увидела, и эти же слова прозвучали в пророчестве, процитированном Аластиром.
Но я – не великий заговорщик.
Этот титул… он звучал потрясающе.
Я с усмешкой отвернулась от короны и подошла к тумбочке. Нашла деревянную лошадку и взяла ее, любуясь тонкостью работы. Ни одна деталь не упущена. Я перевернула игрушку и с удивлением обнаружила вырезанное имя – «Малик». Я провела большим пальцем по бороздкам в дереве.
– Ее сделал Малик, – сказал Кастил, стоя в дверном проеме. Обернувшись, я проследила, как он снимает корону и кладет на пьедестал рядом с моей. – На мой день рождения. Кажется, на шесть лет. Боги, это было вечность назад. – Он помолчал. – А мы ведь не знаем, когда друг у друга дни рождения?
– Уверена, что мы…
Я рассмеялась, сообразив, что он прав. Я положила лошадку обратно. Нам так много известно друг о друге, и все же многое – нет.
– Когда у тебя день рождения?
Он усмехнулся и прислонился к стене.
– Я родился в первый день шестого месяца. А ты?
Моя улыбка угасла.
– Я родилась в четвертом месяце.
– И? – Он поднял бровь.
Я шагнула вперед.
– Я… не знаю. То есть не помню.
У меня сохранились смутные воспоминания о праздновании дня рождения, когда я была маленькой, но после смерти родителей ни Йен, ни я дни рождения не отмечали.
