Я начал спускаться к нему, но поскользнулся на мокром камне, свалился вниз, ударился головой о камень и в течение долгого жуткого мгновения смотрел в темневшее небо.
Инелуки развернул жеребца, но тот увидел Червя и встал на дыбы, высоко вскинув передние ноги, – Инелуки вывалился из седла. Пока мы с ним пытались подняться, мы потеряли несколько мгновений. Вместо того чтобы бежать вслед за смертными, Хакатри прыгнул в мутную воду и стал сам поднимать огромный заостренный ствол. Червь добрался до берега водоема и устремился к моему господину, с шипением кузнечных мехов разбрасывая сломанные деревья, рассекая, точно нос корабля, костлявыми щелкавшими челюстями солоноватую воду.
– Нет! – закричал Инелуки. – Хакатри, нет!
Я не знаю, как мой господин это сделал. В последние мгновения он сумел оказаться под бревном, которое с трудом поднимала дюжина смертных, – он оскалил зубы в отчаянном усилии, вены под золотой кожей на лбу и шее напряглись, тело приняло на себя всю тяжесть копья. Хакатри закричал от боли и отчаяния – самый ужасный звук, который я когда-либо слышал, – я никогда его не забуду.
Пока мы с Инелуки в бессильном ужасе на него смотрели, мой господин сумел приподнять огромное копье так, что заостренный конец появился над поверхностью воды. Дракон обрушился на него, точно огромный валун с отвесного склона, и на некоторое время все исчезло в бурлившей воде. Затем она потемнела, и, хотя шипение продолжалось, я понял, что оно исходит не от чудовища – фонтан черной крови выплеснулся в водоем и на берег. Там, куда падала кровь, все кипело, в воздух поднимались облака пара, как в кузнице, где бронзовый брусок бросают в чан с водой.
Через несколько мгновений все стало успокаиваться, и я увидел, что тело Червя, свернувшееся кольцами, постепенно замедляет движение, хотя сгустки крови продолжали шипеть, соприкасаясь с водой. А затем начал кричать Хакатри.
Я прыгнул в воду, меня ослепил пар, но я устремился к своему кричавшему господину. Мне даже пришлось наступить на гигантский хвост червя. Конечно, следовало сначала убедиться, что Червь мертв, но я мог думать только о Хакатри. Его крики производили неописуемо жуткое впечатление. В них не было слов – только агония боли. Я нашел его прежде, чем увидел, схватил за плечо и потащил к берегу, ощущая обжигающую боль в тех местах, где кровь дракона просачивалась сквозь перчатки. Я отшвырнул их в сторону, сорвал плащ и накинул его на руку Хакатри. Защитившись таким образом хотя бы на время, я сумел забыть о собственной боли от ожогов и вытащить Хакатри на берег. Однако ужасные крики не прекратились.
Через несколько мгновений рядом оказался Инелуки, мы вместе вытащили лорда Хакатри на берег, и в воде остались только его ноги. Однако он продолжал кричать. Его лицо покрывали грязная вода и кровь, и я вытер его плащом, но мой господин не чувствовал ничего, кроме боли. Я лил на него воду в отчаянной надежде смыть большую часть драконьей крови – в некоторых местах я видел, как над кожей поднимался пар, словно мой господин превратился в раскаленный докрасна металл, – но мои действия не приносили никакой видимой пользы.
– Доспехи! – крикнул Инелуки, грубо оттолкнул меня в сторону и начал резать толстую кожу ремешков, удерживавших грудную пластину доспехов из ведьминого дерева.
Через несколько мгновений он сумел сорвать доспех, мы перевернули Хакатри, сняли заднюю пластину и снова опустили его в воду, продолжая стирать комьями грязи и остатками моего плаща ядовитую кровь дракона. Я старался не обращать внимания на дикие крики моего господина, но мои глаза наполнились слезами, и я почти ничего не видел. Я помог Инелуки раздеть брата догола, и мы постарались как можно быстрее стереть кровь дракона с его кожи. Повсюду, где нам удавалось ее очистить, оставались ужасные полосы, красные и расползавшиеся, и я сомневался, что мой господин проживет еще хотя бы час. Руки у меня, хотя они почти не прикасались к черной крови, болели так сильно, что я даже не мог представить страданий моего господина.
Наконец Хакатри смолк. Я прикрыл последним чистым уголком своего плаща его грудь и приложил ухо к обожженной плоти, над которой поднимался пар.
– Его сердце все еще бьется, – сказал я.
– Мы должны найти целителей, – воскликнул Инелуки. – Ближе всего находится Снежный приют.
И, хотя его лицо и голос искажал ужас, я почувствовал нечто другое: невообразимый гнев, хотя в тот момент не обратил на него внимания. Я был все еще погружен в сон – ужасный и невероятный – и едва мог действовать разумно, решая одну простую задачу за другой. У нас не было времени, чтобы сделать для Хакатри носилки.
Когда мы смыли всю черную кровь, Инелуки поднял обнаженное горячее тело брата в седло, а потом вскарабкался на жеребца сам. Не сказав мне ни единого слова, он пришпорил коня и поскакал в сторону Березового холма.
Оцепенев, словно с чистого неба в меня ударила молния, я смотрел, как Инелуки уносится прочь на такой безумной скорости, что копыта Бронзы едва касались земли. Через мгновение я понял, что остался один, смертные и зида'я исчезли. У меня возникли ужасные мысли, и я обернулся, чтобы проверить, мертв ли Хидохеби.
Змей лежал, свернувшись кольцами и вывалив наружу темный язык, золотые глаза уже подернулись пленкой, и было трудно поверить, что такой огромный зверь мог существовать на свете. Грудь Черного Червя пронзило деревянное копье, острие вошло чуть в стороне от центра. Мой господин совершил поразительный подвиг, и я мог лишь молиться, чтобы он не заплатил за него жизнью. Однако позднее я подумал: не исключено, что ему лучше было погибнуть.
Длина головы дракона равнялась моему росту, огромную тупую морду защищала такая толстая броня, что казалось, будто она высечена из черного камня. Я плюнул на него и отвернулся.
Мои руки все еще невыносимо жгло, но мне повезло, и, хотя я еще долго чувствовал боль от ожогов, на мою долю не выпало и сотой доли страданий, что достались моему господину. Вокруг меня царила тишина, но я еще долго смотрел на руины нашего плана – разорванную упряжь для копья, огромные следы приближавшегося к водоему зверя, раздавленное, неподвижное тело бедной Морской Пены. Я остался один и даже не мог выкопать могилу для кобылы моего господина. И хотя она была ни в чем не виновата и до конца выполняла приказы всадника, мне пришлось оставить ее тело стервятникам.
И это причинило мне боли больше, чем обожженные руки. Я много лет ухаживал за Морской Пеной, а теперь мне пришлось оставить ее без погребения, как небрежно отброшенный огрызок яблока или сломанное колесо. Но дракон был мертв. Кого мне оставалось ненавидеть?
Наконец, все еще чувствуя себя так, будто я проснулся и обнаружил, что мир опустел – в нем остался лишь я один, я собрал вещи моего господина. Его одежда была безнадежно испорчена, но доспехи, пусть грязные и обгоревшие в нескольких местах, все еще являлись семейным сокровищем. Я нашел его меч Индрейю, который так и остался в ножнах, ремень сгорел в первые же мгновения предсмертных судорог дракона. Я завернул все в остатки своего потрепанного плаща, взобрался в седло боевого скакуна Хакатри и поморщился, взяв в руки поводья. Ледяная Грива вздрогнул, хотя я за ним ухаживал не один год.
