Корова-Иуда заговорила человеческими голосом.
Она сказала:
— Прекратите есть мясо, это дурной обычай.
У нее был голос как у молодой женщины. Коровы у ног за спиной ждали, переминаясь с ноги на ногу.
У работников скотобойни отвисли челюсти — так что У некоторых даже попадали сигареты, прямо на залитый кровью пол. Один мужчина проглотил свои жевательный табак. Одна женщина закричала, зажав рот ладонью.
Корова-Иуда, сидя на задних ногах, подняла переднюю ногу, указала копытом на работников бойни и сказала:
— Дорога к мокше пролегает не через боль и страдания других существ.
“Мокша”, как объясняется в “Альманахе загадочных явлений”, это индусское слово, означающее “искупление грехов, спасение”, конец кармического цикла реинкарнации.
Корова-Иуда проговорила весь день. Она сказала, что люди уничтожили мир природы. Она сказала, что люди должны прекратить истреблять животных. Число людей на Земле должно сократиться, людям необходимо выработать систему квот, согласно которой процентное соотношение людей к другим видам живых существ на планете должно быть резко снижено. Люди могут жить, как хотят, но с условием, что они не будут в большинстве.
Она говорила долго. Она научила их одной песне на хинди. Она заставила их петь хором, а сама дирижировала копытом.
Корова-Иуда ответила на все вопросы о жизни и смерти.
Она все говорила и говорила.
И вот, здесь и сейчас — мы с Сержантом опять опоздали. Мы снова — задним числом. Охотники на ведьм. Теперь, здесь и сейчас, мы наблюдает за всеми коровами, выпущенными со скотобойни местного мясоперерабатывающего завода. Завод на окраине города — пустой и тихий. Какой-то мужчина красит серое бетонное здание в розовый цвет. Превращает его в ашрам. На лужайке перед бывшей бойней разбит огород.
С того дня корова-Иуда не произнесла больше ни слова. Она пасется в частных дворах — щиплет травку. Пьет из ванночек для купания птиц. Жители города вешают ей на шею гирлянды из живых цветов.
— Они пользуются заклинанием временного захвата чужого тела, — говорит Сержант. Мы остановились, чтобы пропустить громадную, откормленную на убой свинью, которая медленно тащится через дорогу. Еще несколько свиней и курии, стоят в тени от навеса перед хозяйственным магазином.
Заклинание временного захвата чужого тела позволяет “переселяться” в других людей и вообще во всякое живое существо — твое сознание входит в другое физическое тело, и оно полностью подчиняется твоей воле.
Я смотрю на него долго-долго и говорю: чья бы корова мычала...
— В людей, в животных, — повторяет Сержант. — В любое живое существо.
И я говорю: да, расскажи поподробнее.
Мы проезжаем мимо мужчины, который раскрашивает розовый ашрам, и Сержант говорит:
— По моему скромному мнению, реинкарнация — это просто еще один способ отсрочить неизбежное.
И я говорю: да, да, да. Это я уже слышал.
Сержант протягивает руку — морщинистую руку с пятнами на коже — и кладет ее поверх моей руки. Тыльная сторона ладони — вся в завитках седых волос. Пальцы холодные: оттого, что он долго держал в руке пистолет. Сержант сжимает мне руку и говорит:
— Ты меня все еще любишь ?
И я говорю: а у меня есть выбор ?
Глава тридцать третья
Толпы людей обтекают нас, женщины в маечках на бретельках с открытой спиной и мужчины в ковбойских шляпах. Люди едят яблоки в карамели на палочке и фруктовый колотый лед в бумажных трубочках. Повсюду — пыль. Кто-то наступает Элен на ногу, она убирает ногу я говорит:
— Я склоняюсь к мысли, что не важно, скольких людей я убиваю, — этого все равно мало.
Я говорю: давай не будем говорить о работе.
По земле тянутся толстые черные кабели. В темноте за пределами ярких огней моторы на дизельном топливе вырабатывают электричество. Пахнет соляркой, жареной картошкой, блевотиной и сахарной пудрой.
Это то, что сейчас называется весельем.
Сверху доносится крик. Мелькает Мона. Этот аттракцион называется “осьминог”. Название мигает ярким неоном. Черные металлические штуковины, вроде как искореженные, перекрученные спицы, вертятся вокруг оси. В то же время они поднимаются и опускаются. На конце каждой спицы — сиденье, которое вертится на своей собственной оси. Сверху снова доносится крик и уплывает прочь. Черные с красным волосы развеваются на ветру. Серебряные цепочки с амулетами на шее у Моны сбились на сторону. Она вцепилась обеими руками в перекладину безопасности.
Обломки западной цивилизации — орудийные башни, печные трубы — сыплются из Мониных волос. Монеты И-Цзын проносятся мимо, как пули.
Элен смотрит на Мону и говорит:
— Кажется, Мона получила свое заклинание, чтобы летать.
У меня снова бибикает пейджер. Тот же номер, что был у полицейского детектива. Новый спаситель уже пытается сесть мне на хвост.
Не важно, сколько людей умирает, все равно все остается по-прежнему.
Я отключаю пейджер.
Глядя на Мону, Элен говорит:
— Плохие новости?
Я говорю: да так, ерунда. Ничего срочного.
На своих розовых шпильках Элен проходит по грязи и древесным опилкам, переступая через черные кабели.
Я протягиваю ей руку:
— Давай.
И она берет мою руку. И я держу ее и не отпускаю. И она вроде не против. Мы идем рука об руку. И это славно.
У нее осталось лишь пара-тройка больших перстней, так что это совсем не так больно, как можно было бы предположить.
Вертящиеся карусели поднимают ветер. Огни белые, как бриллианты, зеленые, как изумруды, красные, как рубины, огни синие, как бирюза и сапфиры, желтые, как цитроны, оранжевые, как медовый янтарь. В динамиках на столбах, понатыканных везде и всюду, грохочет рок-музыка.
Эти рок-голики. Эти тишина-фобы.
Я спрашиваю у Элен, когда она в последний раз каталась на “чертовом колесе”.
Повсюду — мужчины и женщины. Держатся за руки, цулуются. Кормят друг друга ошметками розовой сахарной ваты. Идут в обнимку, засунув руку в задний карман тугих джинсов партнера или партнерши.
Глядя на толпу, Элен говорит:
— Не пойми меня неправильно, но когда ты — в последний раз?
В последний раз — что?
— Ты знаешь.
Я не уверен, идет ли в расчет мой последний раз, но это было лет восемнадцать назад.
