- Ему не следовало, на самом деле не следовало так беспокоиться обо мне. Может, было бы лучше, если бы он наконец забыл о самоотречении и начал существовать так, как подобает мертвому. Или перевоплотился бы.
Я говорю:
- Наверняка его стремление убедить всех в том, что он не умер, - явление нездоровое.
Про себя я не скуплюсь на смачные выражения. В этом году мне безумно хотелось получить к Рождеству новую сумку "Прада". В том, что в мусорном ведре взорвался тогда этот проклятый аэрозольный баллончик с лаком для волос, не было ни капли моей вины.
После взрыва Шейн вошел в дом шатающейся походкой. Его лоб на глазах становился черно-синим. В машине "скорой помощи" он мог видеть уже лишь одним глазом, второй опух и заплыл. Его лицо с каждой разрывавшейся внутри венкой раздувало все больше и больше. До самой больницы мой брат не произнес ни слова.
Не было моей вины и в том, что, взглянув на Шейна, работники больничной социальной службы с бранью и упреками накинулись на нашего отца. Подумали, увечье Шейна - результат его жестокого обращения с ребенком. Следствие отсутствия заботы родителей о собственном чаде.
Я была абсолютно невиновна и в том, что за расследование дела взялась полиция. Что человек, изучающий условия жизни неблагополучных семей и лиц, нуждающихся в материальной или моральной поддержке, начал опрос наших соседей, школьных друзей и учителей. Что в конце концов все стали смотреть на меня как на несчастное создание, достойное сочувствия.
Я сижу со своими рождественскими подарками, для использования которых мне не хватает пениса, и думаю о том, что никто не знает, чем закончилась эта история.
Она закончилась крахом нашей семьи.
Когда расследование, в ходе которого ничего не удалось доказать, завершилось, да, да, уже тогда нашего семейства не стало. А окружающие и по сей день уверены, что это я выбросила в мусорное ведро аэрозольный баллончик с лаком для волос.
Поэтому- то и считают меня виновной во всем, что за этим последовало. Во взрыве. Во вмешательстве в дела полиции. В побеге Шейна из дома. В его смерти.
А я ни в чем не виновата.
- Вообще-то, - говорю я, - если бы Шейн по-настоящему захотел сделать мне подарок, тогда он воскрес бы из мертвых и купил бы для меня новый шкаф. В таком случае я действительно считала бы, что это мое Рождество - счастливое. И смогла бы искренне поблагодарить Шейна.
Молчание.
Я достаю из сапожка второй конверт.
Мама говорит:
- Мы решили, что это тебя порадует.
- От имени твоего брата, - поясняет отец, - мы оплатили твое вступление в организацию "ПиФлэг".
- Какой еще флэг? - спрашиваю я.
- Родители и друзья лесбиянок и геев, - расшифровывает мама.
Перри Комо поет:
"Дом - вот лучшее место для проведения праздников".
Молчание.
Мама поднимается со стула и объявляет:
- Я схожу за бананами, которые купила специально для тебя.
Она говорит:
- Мы с папой хотим удостовериться, что ты вне опасности. Поэтому нам не терпится увидеть, как ты пользуешься нашими рождественскими подарками.
Глава тринадцатая
Перенесемся в дом Эви, в ту самую полночь, когда я ловлю пытающегося прикончить меня Сета Томаса.
Я без челюсти, мое горло заканчивается некой дыркой. Из нее торчит язык. Вокруг дырки зарубцевавшаяся ткань: темно-красные блестящие шишки, похожие на вишни в вишневом пироге.
Когда я опускаю язык, можно увидеть мое нёбо, розовое и гладкое, как внутренняя сторона спинки краба. Его обрамляют болтающиеся белые корни верхних зубов, напоминающие подковы.
Чаще всего мое лицо закрыто вуалями, но в некоторые моменты они мне абсолютно ни к чему.
Я ошеломлена. В огромный дом Эви в полночь врывается Сет Томас - этого я никак не ожидала.
Сет поднимает голову и видит меня, спускающуюся по винтовой лестнице в холл. На мне персиково-розовый пеньюар Эви, сшитый из шелково-кружевного полотна. Полосы кружева и полосы шелка расположены по косой. Кружево скрывает мое тело настолько же, насколько целлофановый пакет скрывает запакованную в него замороженную индейку. Низ рукавов и внутренние края бортов пеньюара отделаны озонной дымкой из страусовых перьев, точно таких же, какими украшены тапочки, которые сейчас на мне.
Сет неподвижно стоит у основания лестницы, как будто замороженный. В его руке лучший нож Эви - шестнадцатидюймовый. На голове у него ее колготки.
Укрепленный хлопковой тканью ромб, который должен находиться на промежности Эви, красуется на лице Сета. Чулки свисают вниз и смотрятся в его созданном по принципу смешения и подгонки солдатском костюме подобно ушам кокер-спаниеля.
А я кажусь ему видением. Шаг за шагом я спускаюсь вниз. Я приближаюсь к направленному на меня острию ножа походкой манекенщицы, участвующей в вегасском ревю.
О, я восхитительна! Фантастична!
Я сама суть сексуальности.
Сет стоит на месте как вкопанный. И смотрит на меня, затаив дыхание. Он до смерти перепуган. А все потому, что у меня в руках винтовка Эви.
Ее приклад вдавлен в мое плечо, а ствол устремлен вперед. Перекрестие наведено прямо в центр укрепленного хлопком ромба колготок Эви Коттрелл.
Мы с Сетом одни в холле Эви - холле с окнами из стекла с фаской. Окна у парадного разбиты.
На потолке хрустальная австрийская люстра. Когда она включена, то ослепительно сверкает, как дешевые украшения на платье. Из мебели в холле всего одна вещь - небольшой белый с золотом столик в стиле французской провинции.
На нем телефон цвета слоновой кости с золотой трубкой - огромной, как саксофон. В центре круглой панели с кнопками - камея.
Наверняка Эви считает, что эта штуковина - само роскошество.
Держа нож перед собой, Сет говорит:
- Я не собираюсь причинять тебе вред.
Я продолжаю спускаться с лестницы величавой поступью манекенщицы. Шаг. Пауза. Шаг. Сет произносит:
- Давай договоримся, что ни один из нас не умрет. Дежа-вю, думаю я.
Именно так Манус спрашивал, достигла ли я оргазма. Я имею в виду не слова, а интонацию.
Сквозь укрепленный хлопковой тканью ромб Сет выкрикивает:
- Я виноват перед тобой лишь в одном: в том, что спал с Эви!
Дежа- вю.
Хочешь покататься на яхте?
Эта фраза была произнесена точно таким же тоном.
Сет разжимает руку, нож падает вниз и буквально в полудюйме от его ноги, обутой в военный ботинок, входит острием в паркетный пол холла Эви.
