Усмехнулась, решила иначе.
Он привык получать такие фото. Но пора закругляться. Хочет тела — пусть приезжает. Она же тоже хочет. Ей слишком понравилось.
Поэтому Агата поправила цветок, встала на носочки, попыталась сфотографировать максимально крупно на смятой ими постели, которую она так за весь день и не удосужилась убрать… Сняла. Обработала, отправила…
«Ты в последний раз видишь этот матрас».
Он прочел. Ничего не ответил. Но это и не требовалось. Они друг друга поняли. Он скоро снова приедет. Она ему снова откроет.
В коридоре будут стоять матрасы.
А в журнале браузера отсутствовать запрос «Гордеев Константин».
Глава 16
Историю Костиного детства смело можно было описывать и облизывать в убогих «жизненных» рейтинговых передачках на ТВ.
Чтоб весь зал, да и зрители перед телеком, вроде как сострадательно плакали, а на самом деле испытывали с одной стороны садистское удовольствие от того, что кто-то страдает больше, кто-то больше лажает, кого-то можно поосуждать в свое удовольствие, а с другой облегчение — потому что «на фоне» собственная жизнь кажется пиздец какой замечательной.
Его жизнь до двадцати трех, когда дела пошли в гору, — это идеальный фон для любого алкаша, неудачника, долбодятла.
Он действительно родился у женщины, зарабатывавшей на жизнь обслуживанием мужчин. Он получился случайно. О желанности речи не шло.
Можно было сказать спасибо, что его не абортировали, не выбросили на мусорку, в канаву, не подбросили в какой-то приют, но Костя не собирался.
Потому что жизнь под «заботливым крылом» отзывалась в памяти никак не теплотой. Его мать бухала и продолжала обслуживать. Часто принимала у себя же в квартире. Часто из любви к искусству, даже не за деньги.
Закончилось все плачевно. Пьяной дракой и множественными колото-резаными ранами.
Костя тогда был в квартире. Ему было шесть лет. Он уже всё прекрасно понимал. Он просто достаточно хорошо спрятался. Его нашли только приехавшие менты.
Он не плакал, не заламывал руки, не убивался горем. Он воспринял, как данность, что из одного говнища его перебросили в другое.
Когда матери не стало, никто из родственников не захотел его забирать — отправили в детский дом.
Если мыслить хладнокровно, он даже понимал, почему.
Он — мальчик с душком и плохой наследственностью. С высокой вероятностью должен был спиться. На крайняк — попасть в плохую компанию и начать бесконечную череду отсидок за кражи, грабежи и разбои — по нарастающей. Никому не нужен такой груз. Никто не собирался «за спасибо» взращивать из него человека. Никто не собирался принять его и полюбить.
Впрочем, он никогда и ни у кого и не просил о любви. Пожалуй, в этом была его защита.
Он противостоял, но не отчаивался.
В детском доме ему тоже было несладко, но Костя довольно быстро понял, что тухнуть там не планирует. Он не любил учиться. Он не умел с людьми. Его сторонились, потому что чувствовали — непредсказуемый, а значит опасный. Но он хотел жить иначе. Его не устраивало барахтанье в низах. Он всегда стремился к чему-то большему.
Сбежал в четырнадцать. Долго вращался в действительно околопреступной среде. Это сильно повлияло на его восприятие мира и происходящего в нем.
Костя никогда не верил в существование исключительно белого и абсолютно черного. Весь мир — где-то между. И интенсивность серого оттенка не так важна.
Он знал, что такое не жрать по несколько дней. Он ночевал, где придется. Чтобы заработать — рисковал. Участвовал в боях. Был жилистым, выносливым, бесстрашным, потому что отчаянным. Потому что цеплялся за жизнь зубами. Сначала хотя бы за такую, чтобы потом…
В Костю не верил никто. Но сам он в себя верил.
Он мог определить, наркоман перед ним или нет, но ни разу не пробовал и не ввязывался в их дела. В этом плане у него отлично работали тормоза. Не совести, но понимания, к чему может привести та дорога. Точно так же он не рассматривал для себя что-то мелкое — как карманничество. И что-то слишком крупное — как оружие, мокрухи и прочее.
Но в возможность выбраться из своей жопы исключительно чистеньким тоже не верил. Устроиться на мойке и потихоньку влачить существование — не для него. Он хотел другого. И искал другого.
Так он оказался в окружении человека, без преувеличения изменившего его жизнь.
Костя не кончал университетов и не собирался. Но он был очень умным. Вероятно, досталось от отца, по которому мать будто даже сохла… Который бросил ее, когда узнал, что обслуживает… Не поверил, что беременна от него и вроде как по большой любви взяла в «профессии» паузу. За это она ненавидела обоих — мужчину и сына. Только первому было посрать, а сыну приходилось выслушивать…
Вспоминая это, Костя неизменно злился. Хотел вернуться в детство и бросить ей в лицо: «да посрать мне, мама! По-срать! Ты б не бухала, дура, а не причитала, себя жалея…».
Но дуры уже не было. И отца скорее всего тоже. Но ему достались мозги и упрямство. И огромная жажда жить так, как ему явно не было предначертано.
В шестнадцать такие пацаны, как Костя и Гаврила, начинали шестерками. Мальчиками на побегушках, исполнявшими самую грязную и самую опасную работу. Завозили и забирали бабки. Подставлялись. Иногда еле уносили ноги, но уносили. Взявший их к себе человек занимался финансовыми махинациями. Условия у него были не такими уж и невыполнимыми: не бухать и не колоться. Для Кости — не проблема. Он четко видел грань дозволенного для себя. Для Гаврилы — сложнее. Однажды он сорвался. Вытаскивать его не захотели. Потому что абсолютно заменимый. Он почти скатился… Костя подал руку намного позже. Когда получилось отделиться и идти своей дорогой.
Довольно долго Костя учился у других. Был наблюдательным и хватким. Был бесстрашным и обладал чутьем. Это все чувствовали люди, взявшие над ним шефство. Это все было отблагодарено. Вот только все прекрасно понимали: он им обязан. И никто отпускать его не собирался, даже когда вроде как оснований держать нет.
В какой-то момент Костя стал слишком ценным. Что случилось бы дальше, предполагать не брался даже он. Но жизнь предоставила отличный шанс слинять из-под крыла, когда Костя понял — пора. То самое крыло пристрелили. Птенцы выпали из гнезда.
За молодым и дерзким не охотились. Количество информации, которой он обладал, и его качества не были широко известны. Как когда-то Гаврила сказал Вышинскому, «очень удобно быть недооцененным». Костя знал это не понаслышке.
Никто в жизни не подумал бы, что пацан двадцати с небольшим за годы сотрудничества впитал в себя больше, чем многие за десятилетия.
Но дальше он решил не искать, к кому бы «наняться», а идти самостоятельно. Сначала отсиделся, пока шумиха не успокоилась. Благо, деньги к тому времени у него уже были. Потом начал потихоньку вылезать.
