— Его нет. Поняла? Он тебя не обидит. Его нет…
Костя говорил, Агата рыдала, пытаясь с каждой секундой оказаться к нему ещё ближе. Чувствуя, что плотину прорвало. Всё ее равнодушное спокойствие было показушным. А на самом деле… Она просто боялась. Очень-очень боялась. Она не хотела умирать.
— Он тебе сделал что-то?
Костя спросил, Агата замотала головой, пусть это и было сложно.
— Ты не ранена? Ничего не болит? Ты говорить можешь?
Она не могла, поэтому просто мотала, продолжая держать глаза закрытыми, чувствуя, как бьется Костино сердце. А ещё, что бьется собственное. Знала, что увидит, если откроет.
Это будет то, что было в детстве.
Вокруг будет смерть.
Вокруг будет кровь. Ею уже пахнет.
К горлу подкатила тошнота, Агата отвернулась от Кости, выдавая желчь всё в ту же пыль.
Чувствовала, как Костины руки водят по спине. Смотрела на свои, упертые в землю. Они правда были в кровавых брызгах…
— Это нормально, тихо, тебе сейчас полегчает… Воды надо…
Костя успокаивал из-за спины. Агата знала, что её бьет дрожь и к горлу снова подкатывает. По щекам текут слезы, она тянется, чтобы смахнуть, размазывая тем самым кровь ещё и по лицу.
— Он тебе не навредит… Его больше нет…
Костя вновь оказывается близко-близко, шепчет на ухо, прижимаясь к нему же… Агата пытается кивать, но получается так себе.
— Прости меня…
Просьба выходит из горла с новой порцией рыданий. Костина рука на секунду тормозит… Он всё так же рядом. Он прижимает её к себе. Он знает, что она имеет в виду…
— Я не жалею.
Он отвечает правду.
Меняет все победы на одну.
Эпилог
Прошло полгода.
Длинный мерседес медленно заехал на территорию элитного поселка, будто бы по-позерски блестя своими гладкими боками.
Костя, как всегда, был на заднем. Смотрел в окно, отмечая, как эти дома отличаются от тех, которые остались в прошлой жизни.
И пусть в салоне тихо-тихо, но всё равно слышно, как колеса трещат попадающими под них камушками. А ещё Косте кажется, что слышно, как бьется его сердце.
Уже быстро.
Ещё до встречи.
Он без оглядки тянется за лежавшим на диване телефоном, смахивает, открывает переписку с пользователем «За семью замками».
Читает крайние сообщения, улыбается…
Они, как всегда, сладко-колкие. Где-то между свойственной им с Агатой природной язвительностью и внезапно родившейся неповторимой нежностью.
Ещё до вылета Костя думал о том, чтобы написать жене, что будет сегодня. Смог сдержаться. Не сообщил ни будучи там, на вроде как родной для них земле, ни уже тут — на чужой, к которой им предстояло привыкать.
Хотел сделать сюрприз. Надеялся, получится прекрасный.
Причем для обеих. Потому что она будет рада до безумия. А он сможет эту радость впитать.
Машина заезжала всё глубже в поселок, Костя откинулся на подголовнике, закрывая глаза, чувствуя, что легонько потряхивает… И ему хорошо.
* * *
Полгода назад он стал убийцей.
За всё это время ни разу не пожалел. Не искал для себя оправданий. Просто не нуждался. Даже ночами не просыпался в холодном поту. Не ходил ставить свечи и вымаливать прощения. Ада не боялся. Он свой ад сам же и закрыл. На семь, сука, замков. Пятью, нахер, выстрелами.
В его голове всё было сделано правильно. Он просто защитил своё.
В тот день не было времени ни на размышления, ни на отчаянье.
Правда состояла в том, что ебучая власть, которая всё никак не могла смириться, допустила очередную ошибку, платить за которую предстояло Агате.
Костя не знал и знать не хотел, как и в чьей голове родилась гениальная идея, но она сводилась к тому, что тряпку-Вышинского хотели использовать в последний раз. С ним скорее всего провели идеологическую беседу. Наплели с три короба. Пообещали… Наверное, сытое спокойствие в загранке, если сам же «подметет» свой косяк. Говоря простым языком: если грохнет Костю.
Это было пошло. Абсолютно не тонко. Лишено деликатности… Но по факту Костя даже понимал: отчасти это решило бы проблему. Его партия — харизматичного типа. Она зиждется на персоналии лидера и символе — Агате. Потеряй эти люди Гордеева — их отлично удастся скупить, переманить, убедить. Парламент снова станет «своим». Идея новых людей сама себя дискредитирует. К президентским выборам всё снова поутихнет.
Волна возмущения из-за убийства Гордеева, которую избежать скорее всего не удалось бы, была бы нейтрализовано элементарно — виновник (Вышинский) был бы жестоко наказан (пристрелен при задержании или всё же показательно осужден)… И все довольны. Сраная стабильность, потерей которой чины так пугают, в сохранности. Продолжаем растягивать прямую кишку, продвигаясь глубже в жопу.
Но произошел так называемый эксцесс исполнителя — Вышинский притворился, что понял, принял, согласился… А сделал по-своему.
Он — лучший пример слабака, пытающегося спрятаться от себя же под маской силы. Он никогда не любил своего сына, как личность. Он просто боялся смерти и видел в нём свое же продолжение. На самом деле, сына он стыдился. И не находил на него времени. Требовал подчинения, не замечал протеста. Во что это вылилось — всем очевидно. И что дальнейшим своим поведением Вышинский тоже не спасал свою кровинку, а прикрывал собственную жопу — тоже. Но чтобы признаться в этом себе — нужна смелость. Судя по всему, куда большая, чем отдать приказ ждать, когда ребенка расстреляет произведенный тобой сумасшедший. За которым ты недосмотрел. На которого забил. Который для тебя ценности тоже не представляет, по которому ты даже не горюешь. Просто боишься, просыпаясь каждое утро, что правда вскроется. И ненавидишь за это ребенка, способного вскрыть. Ребенка, а не себя за всё, что сделал.
Вышинский не вкладывал в руку сына пистолет. Но он долго и настойчиво закрывал глаза сначала на колокольчики, потом на колокола.
Пока не зазвонило по нему.
Осознав в тот день, что происходит, Костя оказался в ситуации, которая не снилась в страшном сне. Его Агата снова, как двенадцать лет назад, должна бороться за жизнь с теми, для кого её жизнь — пыль. Для кого её смерть — облегчение.
И он тоже должен бороться, но впервые ему мешают делать это… Эмоции.
Вышинский снова всех подставил. Главный очевидно был зол… Но сраная система сработала, как всегда. Телодвижения в сторону поисков Агаты — слишком вялые. Всем будто было понятно: они уже ищут труп. Так какой смысл напрягаться? Жопу рвать — бессмысленно. Уже нужно думать, что делать дальше, как оправдываться и выруливать.
