— Ты же знаешь, у него батя там…
— Ничего не хочу знать, Тим. Он мог бы объясниться, просто сказать, что… — всхлипывает. — Просто сказать.
Катька растирает по щекам слезы и делает несколько глотков нашего «коктейля».
— Давай сменим тему. Не хочу о нем говорить и видеть его не хочу. Никогда больше.
— Давай, — беру пульт и включаю телик, чисто для фона.
— Музыкальный включи какой-нибудь.
Щелкаю.
— О, — Катюха вытягивает руку вверх, начиная пританцовывать под играющую песню, сидя на стуле, — моя любимая. Ее везде сейчас крутят.
Улыбка, когда гляжу на Катю, сама собой вырисовывается. Противно оттого, что даже она, такой позитивчик по жизни, уже несколько месяцев по ночам в подушку воет. Наслышан. Мать с Таткой по телефону не шёпотом разговаривают.
— Ты ее любишь?
Токман с громким стуком возвращает на стол свой бокал. Смотрит пристально. У самой глаза красные, в зубах сигарета. Дым разъедает сетчатку и мне, и ей, но кухня им переполнена. Окно стоит открыть, минут двадцать назад уже необходимо было.
— Люблю.
— Тогда почему свалил? Я никогда не спрашивала, просто… Зачем ты тогда уехал? Вы бы могли помириться, слова найти. Это же несложно найти слова, если оба этого хотят, Тим! — она переходит на крик, говорит уже не про меня, конечно. — Просто, блин, поговорить, объяснить все. Найти компромисс. Любой. Его можно найти. Из любой ситуации есть выход, его лишь нужно найти. Понимаешь? — орет мне в лицо, захлебываясь слезами.
Ей больно. Я не особо вдавался в то, что произошло между ней и Даном, но все там не так однозначно. Сложно, короче. Слишком сложно.
Она плачет, пытаясь выплеснуть боль, хотя разумное зерно и для меня в этом ее крике отчаяния есть. Мог бы не уезжать. Не обострять. Арина же мне сама сказала, что простила бы… Готова была простить. Мы бы смогли начать все сначала. Точно бы смогли. А сейчас?
А сейчас только злость и связанные руки. Сука!
Хватаю со стола телефон. Оставляю Катьку одну и звоню Громовой. Похер уже.
Сам не знаю, зачем это делаю. Просто нужно сейчас. Вот именно сейчас нужно, чтобы сказать эти самые слова и не допустить больше того ада, в котором мы продолжаем вариться.
Несколько долгих гудков, а потом голос. Чужой. Чмошника этого.
— Тимофей, насколько понимаю? Арина в ванной. Я скажу ей, чтобы перезвонила.
Он отключается. Моргаю. Медленно тянусь к карману за сигаретами, которые мирно лежат в кухне на столе.
В ванной…
Глава 18
Ариша
Воронин останавливается у какого-то круглосуточного супермаркета. И пока у меня перед глазами мелькают звезды, а желудок совершает очередной кульбит, Паша успевает сбегать в магазин и принести бутылку воды.
— Спасибо, — прикладываюсь к горлышку, жадно поглощая содержимое. Капли медленно стекают по подбородку. Сознание затуманенное. Вытираю губы ладонью.
Меня укачало. В нормальном состоянии такого не происходит, а вот под алкоголем, да еще с дергающимся от нервозности глазом…
Живот скручивает мощнейшим спазмом. Тяну воздух через рот, крепко зажимая бутылку между коленями. Теплый летний ветерок щекочет плечи. Дышать становится немножечко легче, но чувствую я себя по-прежнему отвратительно. Все еще сижу в Пашкиной машине, но ноги при этом стоят на асфальте.
— Ко мне поедем.
— Нет, — тут же протестую. — Давай мы зайдем куда-нибудь поговорить, а потом я вызову себе такси.
— Не думаю, что идея хорошая. Твой отец вернулся в город, он знает, что я поехал к тебе. Если ты в таком состоянии появишься дома…
Нервно дергаю рукой, а потом обхватываю свои голые плечи. Сейчас идея надеть платье без рукавов больше не кажется хорошей. Я словно голая тут сижу.
Снова накатывает отвращение, к самой себе, конечно. Паша думает о последствиях, для меня самой же. Папа и правда устроит скандал, если я в таком виде вернусь.
— Придешь в себя, и я тебя отвезу домой.
— Нам поговорить нужно. Не уверена, что ты захочешь потом меня куда-то везти, — бормочу еле слышно.
Очень хочется, чтобы последние слова он вообще не услышал.
— Поговорим, Арин. У меня дома и поговорим.
Его максимально расслабленная поза и спокойный голос действуют на меня легким внушением. Медленно возвращаю свои ноги в салон и прилипаю затылком к подголовнику. Дверь хлопает, а через какое-то время Воронин садится за руль.
Состояние ужасное. Стыдно. Паша не без возмущения говорит про Катю. Он по-прежнему считает, что она виновата в моем сегодняшней нетрезвости. Глупо, конечно. Я взрослый человек. Своей головой думаю и решения, пить или не пить, тоже сама принимаю. Насильно мне в рот никто ничего не заливает.
Воронин, естественно, думает иначе, но в спор не вступает. Только барабанит пальцами по рулю. Нервничает или злится? Понятия не имею. Да и в своем нынешнем состоянии вообще плохо могу улавливать чужие эмоции. Все происходящее просто вереница каких-то бесконечных действий.
Звенящее в кабине лифта напряжение пробирает до костей. Смотрю в пол и практически не дышу. Радует лишь то, что места здесь много и мы не стоим впритык друг к другу, как зажатые в банке селедки.
В квартире Паша сразу же протягивает мне тапочки и вытаскивает содержимое своих карманов. Бросает на полку телефон, ключи, распакованную пачку жвачки.
Я не так часто у него бывала, в основном мы встречались на нейтральной территории. Кафе, рестораны, парки, боулинг…
— На кухню проходи.
Киваю и семеню следом за Ворониным. Между нами так и сквозит скованность. Мы оба сейчас не в своей тарелке.
Ставлю сумочку на стол, упираясь глазами в Пашину спину, где-то между лопаток мой взгляд блуждает.
— Воды?
Он спрашивает не обернувшись, а когда слышит мой положительный ответ, открывает ящик над раковиной.
— Держи, — протягивает до краев наполненный стакан.
Жадно пью, чувствуя, как капельки скатываются по подбородку под тиканье настенных часов. Ставлю стакан на стол. Стук стекла о столешницу нарушает повисшую между нами тишину.
Воронин отталкивается от подоконника. Делает два уверенных шага и оказывается рядом. Впервые я чувствую, как он давит своей бурлящей, как лава энергетикой.
Пячусь, пока не прилипаю спиной к стене. Пашины губы в паре сантиметров от моих. Разум охватывает ужас, а тело — оцепенение. Едва заметно кручу головой.
— Прости, — накрываю свои губы ладонью. — Не нужно. Я…
— Поговорить хотела, помню.
Он протягивает мне соломинку сам, и я тут же за нее хватаюсь.
