— Томас…
Блондинка просто сидит, держа свою чашку с остывшим кофе.
Редактор снимает маленький радиомикрофон с ремня пожилого дядьки и отдает его зализанному молодому человеку.
А он говорит пожилому:
— Доброе утро, папа.
Старый Прыщ хватает его за руку, трясет ее и говорит:
— А как твоя мама?
Девушка, что продавала колготки «Надень и худей». Девушка, которую ты бросил.
Наша мисс Блондинка встает. Поднимается на ноги, чтобы уйти восвояси, сдаться, признать свое поражение.
Зализанный молодой человек проверяет выключатель на микрофоне и говорит:
— Она умерла.
Умерла, ее похоронили, а где, он не скажет. А если скажет, то назовет не тот город.
И вдруг — брызги и плеск.
Его волосы и лицо — холодные и мокрые.
Он весь в кофе. В холодном кофе. Рубашка и галстук испорчены. Волосы, прежде зализанные назад, облепили лицо.
Наша блондинка забирает у него микрофон и говорит:
— Спасибо за добрый совет. — Она говорит: — Видимо, следующей пойду я…
Но что хуже всего, хуже слишком светлых волос, «бликующих» в кадре, хуже его испорченной прически и залитой кофе рубашки: наша изящная стройная девочка влюбилась в него до беспамятства. Вот такая херня.
4.
В холле, обтянутом синим бархатом, что-то с грохотом катится вниз по лестнице — из сумрака на балконах первого яруса. Ступенька за ступенькой, грохот все громче. Вот он уже обретает зримую форму чего-то черного и круглого. Оно катится вниз, со второго этажа. Это шар для боулинга. С глухими ударами — вниз по ступеням широкой лестницы. Черный, беззвучный, шар Сестры Виджиланте пересекает холл, выстланный синим ковром, — мимо Коры Рейнольдс, который сидит, лижет лапу, мимо мистера Уиттиера в инвалидной коляске, который пьет растворимый кофе, мимо Леди Бомж с ее бриллиантовым мужем — потом ударяется в двойные двери, черный, тяжелый, и исчезает в зрительном зале.
— Пакер, — говорит Леди Бомж своему бриллианту. — Мы здесь не одни, в этом доме. Здесь есть что-то еще. — Понизив голос до шепота, она спрашивает у бриллианта: — Это ты?
Этот маленький стеклянный квадратик, который надо разбить только в случае пожара, — Мисс Америка уже его расколотила. Она обходит все эти маленькие окошки в красных металлических рамках, рядом с которыми на цепочке висят молотки; разбивает стекло, дергает рычажок. Сначала в холле. Потом — в галерее, отделанной в стиле китайского ресторана: сплошной красный лак и гипсовые Будды. Потом — в вестибюле в подвале, в «храме майя», под плотоядными взглядами резных индейских воинов.
Потом — в галерее «Тысяча и одной ночи», что идет вдоль балконов второго яруса. Потом — в аппаратной под самой крышей.
И ничего не происходит. Сирены не включаются. Никто не пытается проломиться сквозь запертые пожарные двери, чтобы спасти ее. Чтобы спасти всех нас.
Как ничего не происходило, так ничего и не происходит.
Мистер Уиттиер сидит в холле, на диване, обтянутом синим бархатом, под стеклянными листьями огромной люстры, что нависает над ним серым искрящимся облаком.
Хваткий Сват уже называет все люстры «деревьями». Ряды больших люстр, по центру каждого зала, каждой галереи, каждого холла. Он называет их стеклянным садом, выросшим из потолка на цепях-стеблях, обернутых бархатом.
В одних и тех же огромных залах каждому видится своя собственная реальность.
Граф Клеветник пишет в блокноте. Агент Краснобай снимает на видео. Графиня Предвидящая носит чалму. Святой Без-Кишок ест.
Директриса Отказ занята метанием игрушечной мышки. Кидает ее с размаху, и мышка летит, и падает где-то на полпути к дверям в зрительный зал. Пока Директриса Отказ растирает плечо после броска, кот по имени Кора Рейнольдс приносит мышку обратно, взбивая лапами клубы кипящей пыли.
Миссис Кларк наблюдает за ними: одна рука лежит поперек груди, поддерживает бюст снизу, другая запрокинута за голову, растирает шею. Она наблюдает за ними и говорит:
— На вилле Диодати было пять кошек.
Святой Без-Кишок ест «Блинчики с вишней» быстрого приготовления, прямо из майларового пакета, пластмассовой ложкой.
Подпиливая ногти мягкой наждачной пилочкой, Леди Бомж наблюдает за тем, как каждая ложка сочной розовой массы исчезает у него во рту. Она говорит:
— Как это вообще можно есть?
И больше ничего не происходит. И дальше — опять ничего. Пока Мисс Америка не встает в центре комнаты и не заявляет, обращаясь ко всем присутствующим:
— Это незаконно.
То, что сделал мистер Уиттиер, это похищение. Он держит людей против воли, а это уже уголовное преступление.
— Чем быстрее вы возьметесь за выполнение своих обещаний, — говорит мистер Уиттиер, — тем быстрее пролетят эти три месяца.
Швыряя игрушечную мышку. Директриса Отказ говорит:
— А что это за вилла Диодати?
— Дом на озере Комо, — говорит Леди Бомж своему бриллианту.
— На Женевском озере, — говорит миссис Кларк. Мистер Уиттиер стоял на том, что мы всегда правы.
— Вопрос не в том, прав кто-то или неправ, — говорил он.
На самом деле мы не бываем неправы. В своем понимании. В своей реальности.
Мы никогда не бываем неправы.
Мы все делаем правильно.
И все правильно говорим.
В своем понимании ты всегда прав. Все, что ты делаешь — все, что ты говоришь, как ты себя преподносишь, — в момент совершения любого действия, это действие автоматически становится правильным.
Мистер Уиттиер подносит чашку к губам. Его руки трясутся. Он говорит:
— Даже если ты вдруг решил, что сегодня ты будешь пить кофе неправильно… из грязного ботинка… все равно это будет правильно, потому что ты сам это выбрал. И сам так решил.
Потому что ты просто не можешь сделать что-то неправильно. Ты всегда прав.
Даже когда ты говоришь: «Ну, я и дурак. Признаю, был неправ…» Ты все равно прав. Прав в том, что когда-то ты был не прав. Даже когда ты ведешь себя как последний кретин, ты все равно прав.
— Даже самая глупая мысль, — говорил мистер Уиттиер, — все равно она правильная, потому что — твоя.
— Женевское озеро? — говорит Леди Бомж с закрытыми глазами. Обхватив голову одной рукой, она растирает виски большим и указательным пальцами и говорит: — Вилла Диодати — это, где лорд Байрон изнасиловал Мэри Шелли…
И миссис Кларк говорит:
