То платье, оно было черным. Сплошь расшитое черными блестками и бисером. Оно было как твердый панцирь черного блеска, скрывавший сочные розовые грудки. Жесткая черная раковина.
Ее руки, ее пальцы с накрашенными ногтями, сплетенные вокруг ножки бокала с вином — она держала бокал, как будто на ней были надеты наручники. Ее завитые волосы были уложены в высокую прическу, такие тяжелые и густые. Несколько локонов выбилось, но ока не решалась поднять руку, чтобы их подправить. Ее голые плечи, ее рассыпающаяся прическа, ее высокие каблуки, из-за которых напряженные мышцы ног смотрятся так рельефно, а попка чуть приподнимается и слегка выпирает в том месте, где кончается длинная молния на спине.
Ее идеально накрашенные губы. Ни одного красного пятнышка на бокале, который она не решалась поднять. Под сенью длинных ресниц ее зеленые глаза кажутся еще больше. Она застыла на месте: подвижны только эти глаза.
Она стояла и улыбалась, посреди художественной галереи. Единственная из всех женщин, которая запоминалась. Кассандра Кларк, всего лишь пятнадцати лет.
Это было за три дня до того, как она исчезла.
И теперь, сидя на диване в гостиной, на месте, нагретом Кассандрой, среди пепла, оставленного Кассандрой, миссис Кларк просматривает свои записи.
Владелец галереи что-то им говорил, им и всем остальным собравшимся.
«Рэнд» — так записано у нее. Галерейщика звали Рэнд.
Он показывал им какой-то ящичек на высокой трехногой подставке. На штативе. Ящик был черным, размером с допотопный фотоаппарат. Из тех, которыми надо было снимать, забравшись под черную тряпку, чтобы свет не попал на химические реактивы на стеклянной пластинке. Фотоаппарат времен Гражданской войны, когда для вспышки жгли порох. После чего оставалось облако серого едкого дыма, от которого свербило в носу. Да, именно так он и выглядел, этот ящик на трех длинных ножках.
Ящик, покрашенный в черный цвет.
— Лакированный, — сказал галерейщик.
Черный лакированный ящик, весь заляпанный жирными отпечатками.
Галерейщик улыбался жесткому панцирю в черных блестках, скрывавшему грудь Кассандры. Да, Рэнд улыбался. У него были тонкие усики, похожие на две аккуратно выщипанные бровки. И маленькая мефистофельская бородка, отчего его подбородок казался заостренным. Он был в синем деловом костюме. В одном ухе поблескивала серьга: слишком большая и слишком искусственно-яркая, она не могла быть ничем иным, кроме как настоящим бриллиантом.
Все стыки на ящике представляли собой сложный узор из подходящих друг другу деталей, рубчиков и желобков, отчего ящик казался тяжелым, как банковский сейф. Каждый шов был покрыт толстым слоем красил
— Как маленький гроб, — заметил кто-то из присутствующих. Мужчина с длинными волосами, собранными в хвост, и жующий жвачку.
Там на ящике, с двух сторон, были бронзовые ручки. Надо взяться за обе, сказал галерейщик. Чтобы замкнуть круг. Чтобы ящик работал, как надо, ты берешься за обе ручки. Прижимаешься глазом к глазку на передней панели. Левым глазом. И смотришь внутрь.
В тот вечер в глазок посмотрело, наверное, человек сто, но ничего не случилось. Они брались за ручки и заглядывали в черный ящик, но видели лишь отражение своего собственного глаза — в темноте за маленькой стеклянной линзой. Все они слышали тихий звук. Как будто тикали часы. Медленно, как кап… кап… кап… из протекающего крана. Тихое тиканье изнутри заляпанного черного ящичка.
На ощупь ящик казался липким от слоя грязи со стольких рук. Галерейщик поднял указательный палец. Постучал согнутым пальцем по ящику и сказал:
— Это вроде как таймер случайных временных интервалов. Он может тикать так целый месяц. Или всего час. Но когда тиканье прекратится, вот тогда-то и надо заглядывать в ящик.
— Вот, — сказал галерейщик, Рэнд, и указал на маленькую медную кнопку сбоку, размером с кнопку дверного звонка.
Ты берешься за ручки и ждешь. Как только тиканье умолкает, ты смотришь в глазок и нажимаешь на кнопку.
Если приподняться на цыпочки, можно было прочесть, что написано на маленькой медной табличке, прикрученной к ящику сверху, на крышке: «Ящик с кошмарами». И имя: «Рональд Уиттиер». Медные ручки позеленели — слишком многие сжимали их в ожидании. Медная окантовка глазка потускнела от их дыхания. Черные лакированные бока посерели от жира с их кожи.
Держась за ручки, ты его чувствуешь — там, внутри. Тиканье. Таймер. Непрестанный и ровный, как пульс.
Когда он остановится, сказал Рэнд, нажатие кнопки приведет в действие вспышку. На мгновение внутри включится свет. Один импульс света.
И что люди видят тогда, этого Рэнд не знал. Ящик попал к нему из антикварного магазина напротив, который теперь закрылся. Он простоял там девять лет, и все это время он тикал. Хозяин антикварного магазина всегда говорил покупателям, что ящик, наверное, сломан. Или это какая-то шутка.
Девять лет ящик тикал на полке, погребенный под слоем пыли. А потом внук хозяина магазина нашел его, и ящик не тикал. Внуку было девятнадцать лет. Он учился в колледже, на адвоката. Совсем молодой человек, без единого волоска на груди. Девушки целыми днями толклись в магазине и строили ему глазки. Хороший мальчик, получавший стипендию и игравший в футбол, со своим счетом в банке и собственной машиной, он подрабатывал летом у дедушки в магазине, стирал с полок пыль. Когда он наткнулся на ящик, ящик не тикал. В ожидании, наготове. Парень взялся за ручки. Нажал на кнопку и заглянул внутрь.
Его нашел дед. Вокруг его левого глаза так и остался размазанный пыльный кружок. Глаза парня смотрели куда-то в пространство. Он просто сидел на полу, в куче пыли и окурков, которые выметал. Этот внук, он не вернулся в колледж. Его машина стояла на улице, пока ее не увезли городские службы. Теперь он целыми днями сидел перед входом в магазин. Парень двадцати лет, он сидит целыми днями на тротуаре, и в дождь, и в солнце. Спросишь его что-нибудь, а в ответ он смеется. Этот парень, сейчас он уже должен был быть адвокатом, практикующим адвокатом, а вместо этого обретается в какой-то ночлежке. Общественное жилье из муниципального фонда в рамках программы по социальной защите граждан, страдающих угнетением психики и полным нервным расстройством. И дело даже не в наркотиках.
Рэнд, галерейщик, говорит:
— Просто у человека поехала крыша.
Этот парень, он теперь целыми днями сидит на кровати, и по нему ползают тараканы, заползают под штанины, под воротник. Ногти на руках и ногах отросли неимоверно и похожи на длинные желтые карандаши.
Спросишь его что-нибудь: как жизнь? Ты, вообще, что-нибудь ешь? Что ты видел? А он в ответ только смеется. По нему ползают тараканы: целые комья копошащихся насекомых под рубашкой. Над головой у него кружат мухи.
И вот как-то утром хозяин антикварной лавки открывает свой магазин, но это как будто уже не его магазин. Там все изменилось. Словно он вдруг оказался в каком-то другом, незнакомом месте. И ящик снова не тикает. Этот всегдашний отсчет мгновений, он опять прекратился. Ящик с кошмарами ждет на полке — ждет, чтобы в него заглянули.
