– Случайно не тот мальчик, с которым я встретил вас на лестнице в первый день? В смысле, в мой первый день.
Я почувствовала, как краснею. Это же тогда я назвала Диму красивым и сексуальным и уверила Славку, что терпеть таких не могу.
– Тот, наверное, – пролепетала я. – А ты… слышал тогда наш разговор?
Он усмехнулся. Значит, слышал.
– Ты не подумай ничего такого. Я тогда просто так Славке это сказала. Это неправда то, что я сказала.
– То есть я урод и тебе такие, как я, нравятся? – засмеялся он.
– Да нет… ну… Ты не обиделся?
– На такую ерунду? – взметнул он брови. – Нет, конечно. А этот мальчик, он тебе до сих пор нравится?
– Нет. Совсем нет.
Мы вышли на школьный двор. Постояли минуту, словно растягивая время. Мне не хотелось идти домой, но сказать об этом Рощину я не могла. У меня на этот счет архаичные взгляды: инициативу должен проявлять мужчина. И он проявил, словно опять прочел мои мысли.
– Может, пойдем в сквере посидим немного? Или тебе надо домой?
В сквере было полно народу, так что нам досталась единственная свободная скамейка на отшибе. И то как только мы присели, к нам присоседилась еще одна парочка. И почти сразу они начали целоваться. Девушка еще сначала, для приличия, хихикала: «Ну что ты? Ну не здесь же…». Но парень был настойчив: «Не могу, соскучился ужасно».
Я старалась не обращать на них внимание, но это всё равно мешало. Разговор у нас опять не клеился. Паузы становились всё длиннее. И сразу ушла легкость. Словно их дурацкие поцелуи на нас действовали. Но, наверное, да, действовали. Я чувствовала, что и от Димы исходит напряжение. Причем такое, что, казалось, воздух вокруг него сейчас искрится начнет. А потом он вдруг протянул руку и коснулся моих пальцев. Чуть погладил, затем легонько сжал, посмотрел прямо в глаза и полушепотом произнес:
– Совсем холодные. Замерзла?
Только глаза его говорили совсем о другом. Он смотрел на меня как мужчина на женщину. И какой уж там «замерзла»? От одного его такого взгляда уже стало жарко. Лицо полыхало огнем. Я облизнула пересохшие губы, и тяжелый взгляд его опустился к губам. Рощин ничего больше не делал и не говорил – только держал мою руку и смотрел, но, боже, ничего откровеннее и чувственнее я в жизни не переживала.
А потом у меня заурчало в животе! Господи, так не вовремя, так громко, так… слов не могу подобрать, до чего мне стало неловко, даже стыдно.
– Это у меня или у тебя? – спросил он.
– У меня, – призналась я смущенно.
– Намек понял, – улыбнулся он.
– Что?
– Идем.
Мы поднялись, вышли из сквера. Он больше не держал меня за руку, и я поймала себя на мысли, что мне жаль. Взял бы снова, я ведь не против. Но тут он вообще сунул руки в карманы. Вздохнув, я последовала его примеру. Мы перебежали через дорогу, прошли пару кварталов и оказались перед входом в Стейк-хаус.
– Ой нет! – запаниковала я и от страха даже выпалила правду: – У меня нет денег.
– Ты же со мной, – удивился он совершенно искренне.
– Нет, я не могу. Мне неудобно.
Дима посмотрел на меня обескураженно.
– Это же всего лишь еда. Я, кстати, тоже есть хочу.
– Не могу я. К тому же я нелепо выгляжу. – Не вынимая рук из карманов, я слегка оттопырила его толстовку.
– Оверсайз сейчас в тренде, – улыбнулся он.
В общем, я уступила. Голод не тетка. Но когда оказалась в зале, к счастью, полупустом, когда заглянула в меню, которое нам услужливо подала девушка-официант, сразу пожалела, что согласилась. За такую цену я даже проглотить ничего не смогу. Дима пару раз спросил, что я буду, услышал мое категоричное «ничего!» и в итоге сам что-то заказал. Но когда нам принесли заказанные им стейки с овощами, пришлось с грустью мысленно констатировать, что я раб своего желудка. В свое оправдание скажу, что еда была божественна. И мы снова с ним болтали обо всем и даже смеялись. Единственное, что немного мешало – это его сотовый, который под конец гудел раз за разом. Только Дима не отвечал. Один раз лишь набрал короткое сообщение и больше на телефон не реагировал, а потом и вовсе отключил.
– Я не хочу сейчас ни с кем говорить, – пояснил он. И в глазах его явно читалось: кроме тебя.
До дома он меня тоже проводил, хотя я чуть ли не умоляла этого не делать, памятуя скисшее лицо Гольца, когда тот увидел мой двор, мой подъезд. А уж Рощина наверняка и вовсе такая картина ужаснет.
Но Дима ничего не хотел слушать, довел меня до подъезда и, даже если ему что-то не понравилось, вида он не показал. Правда, к этому часу уже сгустились сумерки и замаскировали все «прелести».
Перед ем, как проститься, он вдруг коротко засмеялся и сказал:
– А знаешь, я ведь думал, что ты… немного странная.
– В каком смысле?
– Помнишь, тебя развели с перепиской в контакте? Так вот и со мной тоже провернули эту шутку. Только от твоего имени.
– Да ты что?
– Ну да. На свидание, правда, не звали, но полночи писали всякую чушь.
– Полночи? А зачем ты отвечал, если это чушь?
– Ну я же думал, что это ты…
***
Я не спала почти всю ночь, но утром встала как огурчик и в школу летела на всех парусах. И не зря. На крыльце меня снова поджидал Дима Рощин. Почти до самого звонка мы простояли с ним в фойе. А среди урока в класс пожаловал сам Ян Маркович, объявив строго:
– Бусыгина и Зеленцова ко мне!
Потом посмотрел на меня и добавил мягче:
– И ты, Татьяна.
29
После слов директора класс сразу оживился: а что такое, что случилось, за что их? Математичка особо любопытных одернула, но шум продолжался.
– Зеленцова, ты там что, и про Яна Марковича скринов наклепала? – громко спросил Шлапаков.
По классу прокатилось хихиканье. Выходя из кабинета, я мельком взглянула на Женьку – на той лица не было. Бусыгина тоже заметно нервничала. Мне даже на полсекунды стало жаль обеих – ну, дуры же. Но как только мы оказались в коридоре, Зеленцова, зло прищурившись, зашипела:
– Это твоя работа?
Я аж опешила от такой наглости.
– Нет, это твоя работа, – отрезала я и, не слушая её, пошла в сторону приемной директора.
Эти две, отставая на несколько шагов, плелись следом и что-то между собой тихо обсуждали. Стратегию защиты, наверное, разрабатывали.
Директор усадил нас за стол для переговоров, меня – справа от себя, их – слева. Сверля суровым взглядом Бусыгину и Зеленцову, выдержал паузу, во время которой градус нервозности у них подскочил выше некуда. Обе опустили глаза и заерзали, как будто сидели не на мягких кожаных креслах, а на колючках. У Бусыгиной руки мелко дрожали, и в конце концов она спрятала их под стол.
