По истечении пяти дней я решился выйти на улицу и прокатиться на велосипеде. Я уже открыл дверь, когда увидел в верхних миражах, что через десять секунд свалюсь тут же у порога, потеряю сознание, поэтому успел крикнуть: «Мам!» Она выскочила из комнаты и успела подхватить меня. Тут же выскочил и отец. Сначала потухли миражи, за ними погасла реальность.
Когда очнулся, я понял, что нахожусь в медицинском центре. Первым же делом заглянул в верхние миражи – они были на месте, что успокаивало. Пошевелил руками и ногами, не почувствовал ничего необычного. Спустил ноги с кровати, встал, прошелся – все в порядке. В палату вошли мать и отец. За ними врач, как мне показалось, слишком молодой.
– Как себя чувствуешь? – спросила мама.
– Нормально, нет, отлично себя чувствую.
Мне показалось, что эти слова мать не успокоили. Она улыбнулась, но глаза не улыбались, в них читалось волнение.
– Ну хорошо, тогда нужно ехать домой, – сказал отец.
– Может, еще на пару-тройку дней оставите Юру у нас во избежание осложнений? – вмешался врач.
– Не думаю, да и какие теперь осложнения? – раздраженно ответил ему отец и сказал мне: – Собирайся, едем домой.
– Мы вам позвоним, по поводу… – Мать осеклась, посмотрела на меня и продолжила: – По поводу вашей рекомендации.
– Буду ждать. – Врач взглянул на меня. Слишком долго смотрел, будто хотел в чем-то убедиться или разглядеть больше, чем уже видел.
– Сколько я здесь был? – спросил я у матери.
– Почти неделю, – ответила она.
Домой ехали молча. Отец вел машину нервно, слишком быстро, агрессивно, что было ему несвойственно. Он всегда был аккуратным водителем. Я не выходил из верхних миражей, надеясь подстраховать отца, успеть крикнуть или еще как-нибудь предупредить, если увижу беду. Но, к счастью, добрались мы без приключений.
Никогда я еще не видел своих родителей настолько взволнованными и сосредоточенными. Наверно, такое было только в тот день, когда я появился на свет и мать впервые увидела, какого урода родила. Наверняка тогда в голове у нее пронеслось: «Что теперь делать? Как с этим жить? Как вырастить? Отказаться? Нет! Ни за что!» Я подумал, что, может, они и не так глупы, как я всегда считал. Тогда что случилось, в какой мы сейчас ситуации, если эти простые, незамысловатые люди настолько серьезны?
Я заперся в своей комнате и заглянул в верхние миражи, будучи уверен, что сейчас они станут обсуждать случившееся и я все узнаю.
– Что думаешь? – спросила мать отца.
Тот сидел перед выключенным монитором компьютера и водил мышкой по столу, не замечая того.
– Не знаю, наверно, это единственный шанс, но что-то мне не верится, что получится. Звучит как-то дико.
– И я так думаю, но другой выход разве есть? – Мать заплакала.
– Если он не согласится? – спросил отец и сам ответил на вопрос: – С другой стороны – он несовершеннолетний, нашего согласия достаточно.
– Дело не в этом, ты же понимаешь, что мы будем насильно его под нож класть?
– Да уж. – Отец перестал водить мышкой и включил компьютер.
– Играть собрался? Ты серьезно?
– Мне надо отвлечься, что я сейчас могу решить?
– Ну молодец. – Мать размазала тушь, вытирая слезы, и стала похожа на грустную панду.
Я решил, что пора прекращать спектакль, и вошел в комнату родителей.
– Рассказывайте как есть, – сказал я, сел рядом с матерью на диван и приготовился слушать.
Вот что я узнал, Тело. Я умираю. Так просто и незамысловато, да? Мой «глаз» умирает. И конечно, медицина без понятия, что происходит. И неудивительно, медицина без понятия, как вообще мое существование возможно, а уж болячки такого природоошибочного организма для нее точно загадка. «Глаз» умирает – таков приговор, и обжалованию он не подлежит. «Максимум полгода осталось», – сказал добрый доктор в медицинском центре. Но это еще не все новости, Тело. Тот же доктор, о котором я подумал, что он слишком молод, оказался светилом, представляешь? Натуральный гений от медицины, что, в принципе, можно допустить. И этот вундеркинд собирается в скором времени провести операцию, которая будет по значимости сравнима с открытием антибиотиков, – пересадка мозга. Я для него, понимаешь ли, уникальный случай, ведь благодаря моей особенности к этому событию будет повышенный интерес. Наш добрый доктор не только гений медицины, но и неплохой маркетолог, как оказалось. Ну что ж, такое время, чему тут удивляться, да, Тело?
Естественно, никаких гарантий нет, сам понимаешь, и вообще вероятность успеха, как посчитал наидобрейший доктор, – двадцать процентов, зато вероятность, что через полгода мне уже никакие операции больше не потребуются, – сто процентов. Такая математика. Основными проблемами с пересадкой мозга к сегодняшнему дню, объяснил родителям добрый доктор, были: восстановление проводящих путей в центральной нервной системе, совместимость тканей – если ткани различаются, начинается отек, и это главная причина гибели мозга при трансплантации, регенерация нервной ткани и еще куча всего, включая невероятную сложность самой операции. Но наш гений медицины уверял, что все проблемы решил. Некоторые, что настораживало, теоретически, остальные практически. У него хорошо получилось с крысами.
Если будет получено наше согласие, ко мне будет приковано внимание всего научного мира. Так вдохновенно добрый доктор об этом говорил, будто я стану популярен, как… даже не знаю… как рок-звезда. И донорское тело уже есть. Парень моего возраста. Пару лет находится в коме – автомобильная авария – черепно-мозговая травма. Шансов у него нет, родители согласие уже дали. Догадался, о ком речь, да, Тело? Вот-вот.
Как думаешь, что меня больше всего испугало? Смерть? Представь, совсем нет. Я был в ужасе оттого, что мой пересаженный в другое тело мозг больше не пустит меня в верхние миражи. Вот чего я испугался. Я даже думать не хотел о том, что стану таким, как все, как ты, например. Как мой отец, как моя мать, как все вокруг. Что останется от меня без верхних миражей? Тело, такое Тело, как ты, Тело. Лучше уж смерть, подумал тогда я.
– Лучше уж смерть, – сказал я родителям.
Глава четвертая
Со смертью лучше всего познакомиться в детстве, желательно, чтобы в гробу лежала мать, на крайний случай отец, бабушка или дедушка. В таком раннем детстве, когда все чувства еще остры, когда еще есть возможность и время задумываться о бесконечности и ощущать себя ничтожным на фоне вселенского величия смерти.
Удивительно, как быстро захватывает разум размышление о быстротечности жизни, и вот уже мысль превращается в чувство, в странное чувство, которому и места в себе найти сложно; оно становится чем-то отдельным, фантомом, тенью бестелесной, но с четкими контурами, сущностью, порожденной умом, страхом, непониманием и оттого изгнанной в момент ее осознания из разума. И сущность эта живет то за левым плечом, то за правым. Не отстает ни на шаг, но и не догоняет, не опережает, только напоминает о себе и о невозможности от нее избавиться.
