Мой фантом смерти теперь тоже ходил за мной следом, и, конечно, как и любой другой человек, я не мог обернуться настолько быстро, чтобы взглянуть ему в глаза, но он еще не отражался в верхних миражах. Будто там, в этих миражах, и нет никакой смерти, а может, это означало, что ближайшие десять секунд я еще буду жив. Наверно, когда я увижу тень смерти за спиной в верхних миражах, пойму, что жить мне осталось всего мгновение, и знаешь, Тело, я пока не вижу, а значит, жив и буду жить, в отличие от тебя.
О смерти лучше думать там, где присутствие ощущается сильнее всего. Пускай это банально, но лучше места, чем кладбище, придумать сложно. Кладбище у деревни Счастливцево, где стажировался у Фамаиды, я отправился туда. Сначала на электричке. Затем автобусом. Матери с отцом сказал, что вернусь через пару дней. Странно, но они совсем не сопротивлялись моему желанию посетить Счастливцево. Может, понимая, что уже нет никакого смысла мне что-либо запрещать, может, в надежде, что я передумаю и соглашусь на операцию, если немного побуду один.
В Счастливцево я ехал с ощущением, что отправляюсь в Мекку, на Кайлас или к храму Гроба Господня. Только вот в тех местах бога нет, а мой бог именно на кладбище и живет. Мой бог прост, честен и не скрывается от верующего, и есть всего лишь одно доказательство его существования, зато настолько убедительное, что никто не может в нем усомниться, потому что рано или поздно встретится с ним лицом к лицу, мой бог – смерть.
С собой я взял мощный электросамокат – отец по моей просьбе приобрел его. В маршрутке пришлось выкупить несколько дополнительных мест, чтобы можно было его провезти.
После маршрутки я летел на самокате в сторону деревни Счастливцево с такой скоростью, будто хотел преждевременно встретиться со своим богом, будто боялся опоздать туда, куда опоздать невозможно. И знаешь, что еще я понял благодаря своему паломничеству, Тело? На самом деле люди ходят к могилам своих родных не для того, чтобы «навестить» их, а лишь затем, чтобы порадоваться самообману, будто они обманули смерть, когда вышли за ворота кладбища, вырвались, сбежали и еще пока живы, словно смерть не вышла вместе с ними за ворота, а осталась бродить среди могил.
Я пробыл два дня на Счастливцевском кладбище. Днем наблюдал за похоронными процессиями, ночью лежал возле свежевырытых могил, в которые на следующий день должны подселять новых жильцов. Знаешь, Тело, я почему-то представлял, что, когда умру, буду лежать целую вечность в гробу в сознании. Нет, это не боязнь быть погребенным заживо, это боязнь вечности. Что вот мне в таком случае делать? Какую запустить мысль, чтобы можно было ее думать бесконечно? Или разум как-то приспособится и будет отключаться, чтобы не осознавать такого бытия? Может, я настолько погружусь в верхние миражи, что стану видеть дальше, чем на десять секунд, или вообще начну в них новую жизнь, ведь жизнь – это только то, что происходит в голове, разве нет, Тело? Может, и ты сейчас живешь в своей голове полноценную жизнь и не ведаешь, что лежишь в ожидании смерти, не в силах пошевелиться. Вот такого я боялся. Вот так лежать, лежать и лежать – бесконечно лежать.
Иногда на кладбище меня развлекали кормящиеся с могил. Они терпеливо стояли в сторонке и ждали, когда родственники вдоволь нагостятся у покойников. Помянут, приберут могилку и, уходя, оставят съестное и спиртное. Они не были похожи на городских бомжей, опрятнее, что ли, молчаливее и как будто трезвее. Были даже вполне приличные старушки. Те общались с могилами, словно извиняясь за свою нескромность: поправят венок, протрут фотографию, наверно, эти покойники для них роднее, чем для близких. Что чувствует человек, находясь так низко, Тело? Он, наверно, думает, что и сам умер и это такой его ад, иначе можно сойти с ума, если верить, что это всего лишь такая жизнь.
Один раз я не сдержался. Слишком шумно ужинали двое на могиле. Без должного пиетета. Солнце уже садилось, и я подкрался ближе, снял с «головы» мотоциклетный шлем, распахнул «глаз» и, вытянув руки перед собой, стал медленно к ним приближаться. Страх их был настолько велик, что они не могли пошевелиться. Смотрели на меня, не в силах даже кричать, пока я не подошел к самой оградке. Только тогда они сорвались с места и побежали так, что легко могли бы получить золотую олимпийскую медаль за короткую дистанцию.
В первый день я думал, что навсегда останусь здесь. Буду так же есть с могил, пока не умру. Но уже к концу второго дня мне надоело кладбище, хотелось помыться, нормально поесть, да и вообще захотелось еще пожить. Так забавно устроен человек: пока находишься в комфорте, в тепле и уюте, запросто можешь себе намечтать: «Да я коркой хлеба обойдусь, газетку постелю – вот и кровать, другой сверху укроюсь – вот и крыша». Но стоит вовремя не пообедать, решимость куда-то девается. Так и я, только немного приперло – решил наведаться к Фамаиде, будучи уверенным, что она обрадуется моему визиту, к тому же стало интересно, как поживает моя учительница.
Фамаида жила, как и раньше, только Альфред ее умер. Встретила, как мне показалось, с искренней радостью. Но, знаешь, Тело, после смерти бывшего мужа потухли ее глаза. Будто и в ней что-то умерло, может, не особо значимое для существования, но чрезвычайно необходимое для того, чтобы чувствовать себя по-настоящему живым. И за ее плечом теперь стоял фантом смерти, как и за мной.
– Присаживайся, ну как ты? Хотела сказать подрос, но ты вроде какой был, такой и остался, – заметила Фамаида, когда я прошел на кухню и сел за стол.
– Да уж, сложно заметить изменения в человеке, когда у него нет лица, – ответил я, распахнул полностью «глаз» и тут же сильно зажмурил.
Фамаида рассмеялась.
А вот она постарела. Сильно постарела. Так быстро и за такое малое время люди не вянут по естественным причинам.
Фамаида рассказала, что, как и прежде, на жизнь зарабатывает «чудесами». Теперь принимает людей нечасто, могла бы и вообще больше этим не заниматься, денег у нее достаточно, но продолжает по инерции.
Я рассказал, что умираю.
– Почему не хочешь делать операцию? – спросила Фамаида, выслушав мою историю.
– Не хочу стать обычным.
– Так не становись.
– Как просто.
– Да уж, проще некуда. Если не таким, как все, тебя делает только внешность, где здесь твоя заслуга? Что еще в тебе есть такого, с чем ты не хочешь расставаться?
Я не хотел рассказывать ей про верхние миражи. Я никому про них не рассказывал, и у меня было чувство, что стоит поведать об этом, и они потеряют свою силу. Но вопрос Фамаиды меня разозлил, я не сдержался и выложил все как есть. На что она сказала:
– И какой в них толк? Кроме самого ощущения, что ты видишь реальность немного не так, как видят ее остальные, что еще, Юр? Думаешь, лишишься «глаза», останешься без миражей и сильно изменишься? Знаешь, сколько молодых людей думают о своих скромных талантах, как о немыслимых сокровищах, даже не талантах, а так – зачатках? Только вот по-настоящему талантливых среди них почти никогда не оказывается. Настоящий талант не торчит так явно, как торчит твой «глаз», Юра. Да и с чего ты взял, что миражи исчезнут, может, нет? Что, если верхние миражи не в «глазу», не в мозге, а в твоей душе?
