– Стой, слушай, я дам тебе еще денег, как тебя зовут? – спросил я.
Он внимательно смотрел на свое отражение в моих зеркальных очках, точнее, в сплошном зеркальном забрале.
– Аыыу, – ответил он.
– Ясно, а точнее?
– Ыыаау, – промычал он, достал из кармана потрепанный блокнот, ручку, что-то написал, вырвал листок и протянул мне.
«Я немой», – прочитал я.
– Но имя-то у тебя есть?
Он снова взял у меня листок и дописал: «Валентин».
– Пойдем со мной, Валентин, сегодня твой счастливый день. Не холодно тебе в одной рубашке? – спросил я.
Валентин поежился в ответ.
– Меня зовут Гюнтер, – сказал я и протянул ему руку.
Он посмотрел с недоверием, но пожал руку в ответ.
Мы шли в сторону ближайшего «Макдоналдса». Сейчас, Тело, я уже не знаю, чего я тогда так в него вцепился. Да, с одной стороны, я оказался тщеславен и меня бесило, что я уже не привлекаю внимание в Интернете, как раньше, и с помощью Валентина я хотел исправить положение; с другой стороны, и тогда понимал бессмысленность происходящего. Ну какое мне до все этого дело? К тому времени я не просто чувствовал смерть за своим левым плечом, казалось, что слышу ее ледяное дыхание. Может, мне просто нужен был друг? А, Тело? И мы шли к «Макдоналдсу», я хотел прикормить Валентина. Он шагал рядом, то семенил, то спешил, шатался, как на ходулях, не знал, куда деть руки, будто не мог с ними справиться, и временами, отчаявшись найти им применение, просто поднимал вверх. Я рядом с ним был похож на конвоира, ведущего пленного на расстрел. Никак не мог прикинуть, сколько ему лет. Где-то между сорока и шестьюдесятью, точно сказать невозможно. Воняло от него порядочно, как и полагается вонять бездомному, но я не чувствовал запаха перегара, что обнадеживало. Не хотелось связываться с вообще конченым и пропащим человеком.
В «Макдоналдсе» Валентин ел аккуратно, даже чересчур, и меня это рассмешило. Все-таки сложно ожидать от человека его положения соблюдения этикета. Тем более «Макдоналдс» – не то место, где нужно заморачиваться тем, как прилично выглядеть за столом.
Когда мы поели и вышли наружу, к Валентину подошла девочка лет шести с пластиковой короной на голове, сняла корону и протянула ему.
– Аыыо, – сказал Валентин девочке и нацепил корону на макушку.
Тут же он принялся кривляться, чем рассмешил ребенка. Я включил камеру на телефоне, предвкушая его безумный танец, и Валентин не разочаровал. Ребенок заливался смехом. «Танцуй, император, я сделаю тебя звездой. Буду звать тебя Валентайно, император Валентайно! Каково?» К ребенку подбежала взволнованная мамаша, все это время беззаботно болтающая по телефону, и, схватив за руку, увела. Император Валентайно прекратил танцевать и загрустил.
Я опубликовал ролик в ТикТоке, подписав «Император Валентайно – восхождение», и сказал своему новому другу: «Пойдем со мной, Валентайно, я покажу тебе твое новое жилище». Валентайно насторожился, он недоверчиво смотрел на меня, этот взгляд был похож на взгляд бездомного пса, слопавшего угощение от прохожего, и теперь, когда тот зовет за собой, не понимавшего, что судьба предлагает сейчас – спасение или смерть. Наконец, Валентайно решился и побрел вслед за мной, не снимая короны с головы. Собака бездомная и есть.
По пути мы зашли в книжный магазин, я решил, что императору Валентайно нужно купить хороший блокнот и ручку, чтобы он мог со мной общаться. Книжный магазин оказался и сувенирным тоже. Один стеллаж с современной литературой, остальное – зарубежная и русская классика в дорогущем исполнении. Валентайно уставился на полное собрание сочинений Достоевского стоимостью сто пятьдесят тысяч рублей. Рядом тут же возник охранник, всем видом показывая: если Валентайно протянет свои грязные руки к классику, тут же будет подвергнут физическому насилию. Здесь же был представлен Гоголь за восемьдесят тысяч рублей, Толстой за сто и Булгаков за пятьдесят. Издания действительно были потрясающими – кожа и золото.
– Заверните, – сказал я охраннику и показал на Достоевского.
– Ым, – согласился император Валентайно.
Охранник оказался недовольным таким развитием событий. Ему явно не давала покоя корона на голове Валентайно. Не хотел он мириться с происходящим, в его шаблоне реальности он выбрасывает нас из магазина, а тут такое. Он подошел к кассе и, поглядывая на нас так, словно целится из пистолета, что-то сказал кассиру. Девушка вспорхнула из-за стойки и расплылась в улыбке.
– И еще вон тот блокнот, – сказал я, когда она подошла к нам, и показал на «Молескин» в красной кожаной обложке. – И ручку к нему, пожалуйста.
Книги упаковали в оберточную бумагу, перевязали льняным шпагатом, блокнот и ручку Валентайно спрятал в задний карман джинсов.
– Знаешь, Валентайно, – сказал я, когда мы вышли из магазина. – Считаю, что великая литература вот так и должна стоить. В смысле, книги. Чтобы не было никакой другой возможности прочитать того же Достоевского, не заплатив кучу денег. Как-то это несправедливо, что Достоевского можно в обычном книжном купить в мягкой обложке за сто рублей, а новая книга не пойми кого не пойми о чем стоит под тысячу. Вот бы такие весы придумать – кладешь на одну чашу книгу, а на другую деньги, и пока деньги не перевесят, книгу не купить, а мерой весов будет не масса, а ценность мысли, глубина смыслов, понимаешь?
– Ыа, – ответил Валентайно и поправил корону.
Мне было интересно, что сейчас в голове у этого человека. В разуме ли он вообще. Валентайно еще даже моего «лица» не видел, как отреагирует? Или он один из таких, как на кладбище. Видел я в их глазах обреченность из-за неспособности повлиять как на свою судьбу, так и на окружающую реальность. Все для них одновременно и зло, и благо, и никогда не ясно, что чем окажется на самом деле. С какими мыслями шел за мной Валентайно? Может, когда становишься вот таким, вообще никаких мыслей в голове и нет, одни инстинкты остаются: поесть да поспать, а там будь что будет. Вполне себе честное существование и по большому счету не отличается от существования людей в достатке, разве что еда вкуснее, сон слаще и декорации разнообразнее. У меня были миражи. У меня были волшебные десять секунд будущего, у меня был глаз вместо головы. Дурная Фамаида говорила, что это ничего не значит и никем меня не делает. Ну конечно – не делает! Разве я похож на всех остальных? Разве моя жизнь – это только поесть и поспать? Нет, есть в этом другой смысл, точно есть, просто я его еще не постиг. Ничего не значит! Никем не делает! Да вот даже эта глупая пластиковая корона сделала из бомжа Валентина императора Валентайно, да, Тело, я действительно считал, что сделала. Если учитывать его положение до встречи со мной и после – это как стать императором, родившись рабом. Дура Фамаида.
Я открыл ключом дверь, включил в прихожей свет и скинул капюшон с головы, следом снял очки и, широко распахнув «глаз», глянул на Валентайно. Я ожидал любой реакции, но не такой. Он смотрел на меня абсолютно спокойно и нисколько не удивился, вообще никак не отреагировал. Валентайно снял грязные ботинки, аккуратно поставил их у двери и вопросительно посмотрел на меня, ожидая приглашения пройти.
