Мунгалов закрыл крышку ноутбука, и в этот миг ему показалось, что буквально на мгновение, всего на долю секунды, солнце погасло и тут же зажглось, словно бог моргнул. Мунгалов встал и посмотрел в окно. Казалось, цвета, которых почти и нет в январской зиме, стали немного ярче. Мунгалов потер глаза, цвета стали привычными. Весь оставшийся день Мунгалов спал. Сон был рваным, Мунгалова беспокоил один момент в судьбе мужчины в кашне – теперь персонажа, а не живого человека, и он решил, что должен снова его встретить для уточнения.
Вечером Мунгалов отправился к дому, где жил человек в кашне. Для начала он дошел до Сбербанка, где встретил своего персонажа, после тем же путем зашагал в сторону его дома.
До сегодняшнего дня Мунгалов не выходил из дома без соблюдения ритуала. Мир за окном никогда не был рад его неожиданному появлению, и стоило Мунгалову выйти из подъезда, не подготовившись, заранее не заявив реальности, что собирается провести в ней какое-то время, – она обязательно начнет чинить препятствия: пойдет дождь, на пешеходном переходе не притормозит машина, и Мунгалову придется практически спасать свою жизнь, на него бросится бродячая собака, даже несмотря на то, что в городе давно уже нет бродячих собак, в магазине окажется совершенно невозможная очередь, банкомат не заработает – мир будет таковым, что существовать в нем Мунгалову будет проблематично. Мунгалов становился слишком заметным, и его обязательно остановит полиция для проверки документов. Мир пытался выдавить Мунгалова из себя, будто созревший на его безупречном лице прыщ. Поэтому, неважно к какому времени, Мунгалову нужно быть человеком и гражданином: если ему необходимо натянуть на себя хоть сколько-нибудь приемлемую личность и отправиться на работу или еще куда-нибудь, где необходимо существовать, он должен проснуться за четыре часа до назначенного действительностью времени. Успеть немного пожить без необходимости хоть кем-нибудь быть. Много кофе, бесчисленное множество сигарет и еще кофе. Так проходит первый час. Еще час в горячей ванне – самый бессмысленный, в это время Мунгалов понемногу впускает реальность в свое сознание. Он листает ленты соцсетей, подготавливает сознание, вспоминает правила существования, обновляет установки и каждый раз словно заново учится ходить. Еще час сидя или стоя перед окном с очередной чашкой кофе и сигаретой, Мунгалов смиряется с тем, что есть данность вне его самого. Он вспоминает, какое время года, благодаря уродливой наготе деревьев по осени, благодаря их легким прозрачным платьям по весне, еще не впитавшим тепло настолько, чтобы стать полноценной одеждой. Лето Мунгалов не любил, деревья прятали от него солнце, а жить в тенях ему было невыносимо. С зимой Мунгалов смирялся, как смирялся со своей будущей смертью, и потому любил ее, как нужно любить неизбежность, вместо того чтобы бороться с ней.
Еще полчаса на ярость, на ненависть к миру из-за безысходности и необходимости, пятнадцать минут на то, чтобы придумать, как может быть сегодня полезен мир для Мунгалова, и пятнадцать минут на сборы. Но в этот день Мунгалов обо всем забыл. Будто больше не боялся, словно он стал невидимкой для реальности.
Мунгалов добрался до места, но увидел совсем не то, что ожидал. Дома на месте не было – не снесен, что было бы заметно, не обвалился, не взорван, дом исчез, и на его месте зияла чернота, которой Мунгалов не мог найти подходящего объяснения. Он достал из внутреннего кармана куртки потрепанный блокнот и обломок карандаша.
Не яма, не провал в земле, на месте дома была пустота в прямом смысле этого слова. Не пустота ночного неба, не чистый горизонт океана – пустота сама в себе, словно и не существовало ничего на этом месте никогда: ни пространства, ни времени, ни самого понятия бытия, в котором могли бы существовать время и пространство. Похоже на недописанную картину, ждущую, когда художнику придет, наконец, в голову мысль и он сможет ее воплотить, убрать с холста эту невыносимую, раздражающую и пугающую пустоту. У пустоты были четкие границы. Абсолютно ровный прямоугольник одного размера с домом, стоявшим на этом месте. Люди подходили к краю пустоты, заглядывали, надеясь увидеть что-то похожее на яму, пусть бездонную, но все-таки имеющую хоть какие-то признаки того, что можно осмыслить. Но их сознание не справлялось, ему не за что было зацепиться, в нем не было конструкций, инструкций и шаблонов, чтобы осознавать пустоту небытия. Они были похожи на сломанных роботов и ожидающих перезагрузки, записал Марк Тул и убрал блокнот в карман.
Мунгалов не рискнул подойти к краю пустоты. Он развернулся и поспешил домой. Где-то на самом краю сознания Мунгалова томилась мысль, которую ему не хотелось думать, словно Марк Тул боялся думать о причинах пустоты, опасаясь, что тогда пересечет границы прямоугольника и никогда уже не вернется обратно. А книга только начата. Мунгалов стал думать только о книге и снова представлять свой великий роман в полторы тысячи страниц, где на обложке – Марк Тул – «Акедия», чтобы не дать мысли завладеть им.
Дома Мунгалов открыл сайт местных новостей. Про исчезнувший дом сообщалось просто и незатейливо: «До выяснения причин провала в земле и исчезновения жилого дома территория оцеплена силами Росгвардии и МЧС. Ведется следствие».
Город, где жил Мунгалов, был небольшим, и такое объяснение, сухое и дежурное, только растревожило жителей. Возле прямоугольника пустоты собрался стихийный митинг. Требовали кого-нибудь наказать прямо сейчас, требовали разобраться, требовали устранить пустоту и уберечь другие дома от такой участи. Страшно было всем: и тем, кто требовал, и тем, кто стоял в оцеплении, и тем, кто должен принимать решения и успокаивать. Пустота своим безмолвием, неумолимостью и величием угнетала, давила, обессмысливала жизни этих перепуганных людей, но только не жизнь Мунгалова. Мунгалов снова открыл файл «Акедии».
Их пугала не столько пустота как таковая, сколько то, что пустота была живой. Она медленно, но неумолимо проникала в них, захватывала всю их сущность, лишала этих людей воли к сопротивлению, растворяла их в себе. Они чувствовали себя так, как, наверно, чувствуют звери, когда горит лес, но вели себя так, как вели бы себя те же звери, если бы огонь по-прежнему убивал, но не причинял той невыносимой боли, какую причиняет огонь, написал Марк Тул.
Мунгалову не нравилось только одно – слишком резко очерченные границы пустоты. Этот нелепый прямоугольник, он словно не пускал пустоту наружу, и реальности было проще сдержать пустоту, изо всех сил давя со всех сторон на ребра прямоугольника.
Только один человек из всех стоящих у границ пустоты, казалось, не испытывает ужаса и увлеченно разглядывает пустоту. Маленькая девочка лет шести-семи сидела на корточках и веткой тыкала в пустоту, рисовала круги, словно перед ней была дождевая лужа. На девочке была желтая шапка с ушами, повязан теплый кремовый шарф, синяя куртка и желтые ботинки. Было непонятно, как она прошла за оцепление и где ее родители, но вот кто-то заметил ребенка на краю пустоты, кто-то закричал, к ней рванул один из росгвардейцев оцепления, схватил и забрал у пустоты, записал Марк Тул. Мунгалов нашел в Интернете прямую трансляцию с места, которую вел какой-то видеоблогер на Ютубе. Марк Тул подробно описал по ней и зевак у границ пустоты, и оцепление, и другие дома вокруг, и дворы, и клумбы, и деревья – все, что он мог увидеть в трансляции.
